Задолго до Рождества Христова стали появляться удивительные люди, которых называли мудрецами, они же скромно именовали себя «философами», т.е. любителями мудрости, людьми, ищущими истину. Именно среди них зародилась вера в Бога-Творца.

Когда я в юности читал в книге Бытия повествование об Иосифе Прекрасном, меня беспокоила мысль неофита:«Ну почему Иосиф не проповедует этим египетским язычникам единого Бога, Творца неба и земли». Спустя годы, уже преподавая в семинарии «Историю религий» я вспомнил свои юношеские мысли и наконец понял: египтяне бы в ответ на ветхозаветное благовестие Иосифа Прекрасного просто пожали бы плечами. В особенности, жрецы. Мол, «чудак-человек, мы и без тебя уже давно это знаем».

В 647 речении «Текстов саркофагов» о Боге говорится так: «Я творящее слово, которое на устах Моих, и премудрость, которая в теле Моем, достоинство Мое в руках моих, Я — Господь». И это знание о Боге-Творце сохранилось у самых дремучих язычников древнего мира. Только молиться Ему потомки строителей Вавилонской башни уже не хотели: божки природных стихий были ближе, понятнее и не требовали от своих приверженцев нравственного поведения. Помазал жертвенным жиром губы очередного Ваала — и вот тебе удача в житейских делах, прибыль в торговле. Принес кровавую жертву — вот и удача в войне. Христиане понимают, что за «боги» в таком случае помогали язычникам, оставившим поклонение Богу-Творцу. Понимал это и отец верующих — Авраам, а потому, чтобы память о едином Боге не изгладилась в памяти человечества, он вышел из родной земли и пошел по зову Господа в ту землю, которую указал ему Господь. И произошел от Авраама дивный народ ветхозаветный, ревниво хранивший веру в Творца и не поклонявшийся Его творениям. Происходило это в древней Палестине, на территории к востоку от Средиземного моря.

Но был среди средиземноморских народов удивительный, молодой, буйный, сметливый и талантливый народ — эллины, или по-нашему «греки». Они заселили юг Балканского полуострова и Малую Азию, потеснив оттуда древние цивилизации и стали торговать по всему региону, рассекая Средиземное море на своих кораблях. Этот народ был удивителен еще тем, что ничего не знал или не хотел знать о Боге-Творце. Его боги жили на Олимпе, пили нектар и амброзию, чтобы жить вечно, ссорились, бранились, враждовали, прелюбодействовали и обманывали друг друга. Над всеми этим паноптикумом царил Зевс, сбросивший с трона своего отца — Кроноса. По греческим представлениям, Зевс вложил в людей стыд и совесть, и это было очень странно. Как бог, сам совершавший бесстыдные поступки, мог распределять другим то, чего сам не имел?  Всё это до поры до времени мало заботило беспечных греков, которые рассказывали о своих богах самые противоречивые истории: Гомер говорил одно, Гесиод — другое, а на Крите вообще показывали… могилу Зевса, бессмертного бога! Может, потому греки, усмехаясь в бороду, говорили иронически: «все критяне — лжецы».

Однако были среди греков удивительные люди, которые мало верили мифам и басням. Их называли мудрецами, они же скромно называли себя «философами», т.е. любителями мудрости, людьми, ищущими истину. Именно среди них зародилась вера, которой не было у греческих жрецов. Вера в Бога-Творца.

Вначале в знаменитом Эфесе, в том самом храме Артемиды, описанном в 19 главе книги Деяний Апостольских можно было увидеть странного плачущего мудреца из благородного рода местных царей, давно уже утративших реальную власть. Этого мудрого человека звали Гераклит Эфесский (544—483 гг. до Р. Х.), а плакал он над изменчивостью преходящего мира («всё течет, все изменяется») и над глупостью своих соотечественников, которые не познали, что весь мир управляется Божественным Разумом — Логосом, имеющим огненную природу. Враждебность соотечественников вынудила Гераклита удалиться в горы, где его могли найти те немногие, что хотели познать истину и не удовлетворялись расхожими мнениями толпы.

На другом конце Средиземноморья в Южной Италии, которая тогда была греческой колонией, жил человек, который был полной противоположностью Гераклита – певец и сказитель Ксенофан. Он был простым и жизнерадостным человеком, стремился к добру и не понимал, как в этом стремлении может помочь греческая мифология:

Что среди смертных позорным слывет и клеймится хулою —

То на богов возвести ваш Гомер с Гесиодом дерзнули:

Красть и прелюбы творить, и друг друга обманывать хитро.

Поэтому он не верил в собрание олимпийских небожителей.

Если бы руки имели быки, или львы, или кони

Если б писать, точно люди, умели они что угодно,

Кони коням бы богов уподобили, образ бычачий

Дали б бессмертным быки; их наружностью каждый сравнил бы

С тою породой, к какой он и сам на земле сопричастен.

Черными мыслят богов и курносыми все эфиопы,

Голубоокими их же и русыми мыслят фракийцы…

Настоящий истинный Бог, как учил Ксенофан, един и совершенен.

Об этом Едином Боге впоследствии учили Сократ и Платон.
 Но яснее всего о Нем сказал Аристотель: будучи всеобщей формой, перводвигателем и целью, Бог начисто лишен материи. Поскольку материя вносит начало возможности, потенциальности, то нематериальный Бог — чистая действительность и осуществленность, высшая реальность. Бог неизменен — ведь всякое изменение было бы для него изменением к худшему.

Бог — осмысляющее начало мироздания, и потому всё имеет цель и смысл.

Поэтому человек должен постигать разумное устройство мироздания и становиться лучше не только в интеллектуальном смысле, но и в добродетели, начало которой в Божественном разуме.

Но больше всего и чаще всего о связи Мирового Логоса, Слова Божьего с добродетелью говорили стоики. Как греческие, так и римские. Римлянин Сенека, которому даже приписывали знакомство с апостолом Павлом, писал: «Надо чтить Бога посредством добродетели».

Всё это побудило великого христианского учителя Климента Александрийского (150 — 215 по Р.Х.) весьма высоко оценить античную философию: «До пришествия Господа философия была необходима эллинам как учение праведности. Но и ныне она полезна как средство привлечения к истинному благочестию. Она представляет собой предварительное образование для таких людей, которые к вере приходят не иначе как путем доказательств» (Строматы 28,1).

Философия была самым возвышенным учением, и многое могла, кроме одного. Она не могла спасти!

Это чувствовали сами философы. И вот один из них по имени Иустин, постигнув учение о Боге всех основных философских школ, испытывал, тем не менее, духовную неудовлетворенность. Именно о таких мудрецах было сказано в Евангелии «Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся» (Мф. 5, 6).

«Ведет ли философия к счастливой жизни?»

Как-то, находясь «в спокойном расположении духа, Иустин, желая беспрепятственно предаться размышлению в глубоком уединении, вдали от встречи с людьми, отправился однажды в пустынное место недалеко от моря. Приближаясь к месту, которое избрал для своего самоуглубления, он увидел в небольшом расстоянии позади себя старца кроткой, почтенной наружности. Неожиданная встреча поразила Иустина и завлекла его в разговор, который от первых обыкновенных вопросов и ответов перешел в глубокомысленную философскую беседу, имевшую решительное значение в жизни Иустина…  «Ведет ли философия — спросил старец — к счастливой жизни? И что такое философия, и какое она доставляет счастие»? — «Философия, отвечал Иустин, есть наука о сущем и познание истины, счастие же есть награда за такое знание и мудрость». Так отвечал Иустин по началам Платоновой философии. Тогда старец стал доказывать философу недостаточность этой системы в решении важнейших вопросов и необходимость иного, совершеннейшего руководства…

Рассуждения старца сильно потрясли опоры, на которых утверждалась самодовольная уверенность Иустина в совершенстве Платоновой философии и человеческой мудрости вообще. «Какому же учителю можно довериться, откуда ожидать помощи, если и у тех философов нет истины?» — со скорбным чувством разочарования воскликнул Иустин… Старец воспользовался этой минутой, чтоб указать искателю мудрости на единственный источник несомненной истины. «Во времена отдаленные от нас, — сказал он, — древнее всех, почитающихся философами, жили люди, называемые пророками, блаженные, праведные и угодные Богу: они говорили Духом Святым и предсказали будущее, что ныне и сбывается. И они одни видели и возвестили людям истину; не зная страха ни перед кем, не ища себе славы, они говорили только то, что слышали и видели, когда были исполнены Святого Духа. Писания их существуют поныне, и кто читает их, получает много пользы для познания начала и конца вещей и всего, что должно знать философу, если только верует им». Сказавши это и многое другое, старец удалился с наставлением подумать о том. Иустин более никогда не видал его; но беседа его произвела в душе философа неизгладимое впечатление.«Внезапно — говорит Иустин — возгорелся во мне огонь, и объяла меня любовь к пророкам и к тем людям, которые суть други Христовы; и, размышляя сам в себе о словах старца, я нашел только здесь истинную и полезную философию». Так рассказывает Иустин о своем обращении в Христианство». прот. Петр Преображенский. Св. Иустин, философ и мученик. Творения.

Предчувствие новой спасительной веры, которая откроет новую эру в жизни людей, было у знаменитого римского поэта Вергилия. За свою IV эклогу он удостоился почти пророческого титула. Эта самая знаменитая и интересная эклога IV называется также «Pollio», то есть «Поллион». В ней Вергилий пророчествует новую эру счастливой жизни, когда всякий труд будет лишним, и человек везде будет находить все, что ему нужно. Эклога оканчивается славословием будущего благодетеля людей. Многие христианские писатели видели в этой эклоге пророчество рождения Христа.

Сызнова ныне времен зачинается строй величавый,

Дева грядет к нам опять, грядет Сатурново царство.

Снова с высоких небес посылается новое племя.

К новорожденному будь благосклонна, с которым на смену

Роду железному род золотой по земле расселится.

(«Буколики», эклога IV, стихи 5 –9).

За это пророчество Данте в Божественной комедии сделал Вергилия проводником по загробному миру.

Новая вера предчувствовалась и в античных мистериях, но думается, что эта тема требует уже отдельного разговора. В целом же можно сказать, что Античный мир ждал Христа, ждал новую веру, потому что, по слову святого Иустина Философа: «У всех, кажется, есть семена истины: но они не точно уразумели их» (Иустин Философ. Апология I, 44).