Ровно 172 года назад в этот день 22 апреля 1844 года (по старому стилю) в московском доме Аксаковых состоялся торжественный обед с целью примирения западников и славянофилов.
Как вспоминал представитель первого лагеря Александр Герцен: «Такого торжественного дня на моей памяти нет… Всё напилось… Мы обнялись и облобызались по-русски со славянами». А славянофил Алексей Хомяков назвал эту встречу «добродушным русским единством».
Временному примирению сторон отчасти способствовали лекции горячего сторонника европейского просвещения историка-медиевиста Тимофея Грановского, чьи идеи, как ни странно, были тепло встречены в среде славянофилов. Инициаторами и устроителями памятного обеда со стороны западников был Герцен, а со стороны славянофилов – Юрий Самарин и Константин Аксаков. Примечательно, что видный представитель прогрессивной мысли Виссарион Белинский на тот обед не приехал: «Я жид по натуре и с филистимлянами за одним столом есть не могу».
Как вспоминает участник памятной встречи литератор Иван Панаев, в разгар обеда Константин Аксаков, ударив кулаком по столу, предложил тост за Москву. В эту самую минуту раздался звон колоколов, призывавших к вечерне, что вызвало среди разгорячённых славянофилов неподражаемый восторг и бурю радостных возгласов. В ответ на это западники, приехавшие из северной столицы, предложили свой тост – «за всю Русь, не исключая и Петербурга». На что славянофил Степан Шевырев ответил:
«Милостивые государи! Позвольте заметить, что тост, предложенный нам сейчас, бесполезен, ибо уже в тосте за Москву, который был принят всеми без исключения с таким единодушным энтузиазмом, заключался тост всей России. Москва – ее сердце, милостивые государи, ее представительница».
Несмотря на то, что в конце обеда славянофилы и западники искренне обнимались, примирение носило непродолжительный характер. Мало того, спустя короткое время полемика между двумя лагерями обострилась и стала еще ожесточённее.
А начиналось всё в середине 1830-х годов. Однажды литературный критик и публицист Иван Киреевский попросил свою жену почитать ему вслух свои любимые труды Вольтера, Кузена и Шеллинга. Когда Иван Васильевич поинтересовался у Натальи Петровны, каковы её впечатления от идей великих европейских мудрецов, она сказала, что ничего нового в них нет, и все изложенные мысли ей давно знакомы по творениям святых отцов. К тому времени Киреевский успел прославиться как открытый вольнодумец: он состоял в литературно-философском «Обществе любомудрия», в Германии, где лично познакомился с Гегелем, прослушал курс лекций по классической немецкой философии и уже успел издать пару номеров журнала «Европеец», который был запрещён Николаем I за инакомыслие.
В ответ на мнение супруги Киреевскому ничего не оставалось, как углубиться в изучение святоотеческого наследия Православной Церкви, и со временем это кардинальным образом изменило его мировоззрение. Уже будучи убеждённым христианином, он стал одним из первых славянофилов вместе с Хомяковым, братьями Аксаковыми, Кошелевым и Самариным.
Как известно, на первую половину XIX века пришёлся расцвет русской культуры и подъём национального самосознания. В то же время российское дворянство, пожиная плоды петровских реформ, которые привели к катастрофическому разобщению общества и укоренению крепостного ига, искало правду в достижениях европейского просвещения. Несмотря на подавление восстания декабристов, которое прозвучало в России отголоском французской революции, среди дворян набирали популярность различные философско-политические кружки, где единодушно признавалась крайняя необходимость реформ.
О порабощённости аристократического общества духом Европы свидетельствуют восемь философских писем Петра Чаадаева. Первое из них условно можно считать отправной точкой спора между славянофилами и западниками. Оно содержало крайне уничижительную оценку русских, отторгнутых, по мнению Петра Яковлевича, от исторического процесса:
«Годы ранней юности, проведенные нами в тупой неподвижности, не оставили никакого следа в нашей душе, и у нас нет ничего индивидуального, на что могла бы опереться наша мысль; но, обособленные странной судьбой от всемирного движения человечества, мы также ничего не восприняли и из преемственных идей человеческого рода».
«До нас же, замкнувшихся в нашем расколе, ничего из происходившего в Европе не доходило. Нам не было никакого дела до великой всемирной работы. Весь мир перестраивался заново, у нас же ничего не созидалось: мы по-прежнему ютились в своих лачугах из бревен и соломы. Словом, новые судьбы человеческого рода не для нас свершались».
Точку зрения Чаадаева разделили целая армия прогрессивных умов, среди которых оказались Печёрин, Тургенев, Белинский, Герцен, Огарёв, Чернышевский, Грановский, Кавелин и др. Всех их объединяло убеждение, что западная цивилизация лидирует в историческом развитии и именно Европа прокладывает путь прогресса для всех остальных народов. Следовательно, Россия должна развиваться на основе парламентаризма и либерально-демократических традиций.
В свою очередь славянофилы указывали на собственный, отличный от Европы исторический путь России и связывали это прежде всего с православной верой, общинными традициями и самодержавием, которое они отделяли от абсолютизма. Если первое – это «активное самосознание народа, концентрируемое в одном лице…», то второе – «власть безусловная, отрешённая от органической связи с какою бы то ни было народностью в частности». Как писал Хомяков, самодержавие – это «исконная, излюбленная форма проявления высшей государственной власти» среди русского народа, и «стремление к осуществлению идеи самодержавия составляет основной мотив всей русской истории, вполне прозвучавший в московский (допетровский) период».
При этом славянофилы не отрицали культурных достижений Европы, где необходимо заимствовать только то, что органично ляжет на российскую почву, пропитанную национальными ценностями и традициями.
Если у славянофилов православие всегда оставалось стержнем мировоззрения, то среди западников встречаются и христиане, и гностики, и атеисты. Впоследствии отношение к религии станет причиной раздора в их рядах. Показательно, что Чаадаев, будучи православным, подчёркивал важную культурную роль католицизма в западном мире и утверждал, что именно западное христианство во многом просветило и преобразовало европейские общества, в то время как культурно-созидательная роль у Восточной Церкви отсутствует. Он указывал, что православная вера по своему содержанию духовна и созерцательна: от мира земного с его заботами и проблемами она устремлена к миру горнему, и вся её созидательная энергия переключалась из плоскости земной-горизонтальной в вектор духовный-вертикальный.
При всём различии взглядов западников и славянофилов того времени объединяет общая патриотическая цель – судьба России. И те, и другие осознают необходимость общественных перемен. Неслучайно западник Герцен писал: «И мы, как двуликий Янус, или как двуглавый орел, смотрели в разные стороны, в то время как сердце билось одно». Он даже признавался, что общим было «чувство безграничной обхватывающей все существование любви к русскому народу, к русскому складу ума». При этом у одних в конечном итоге мерилом всех вещей был Бог, у других – человек.
ОБ АВТОРЕ:
Денис Халфин — культуролог, журналист, путешественник.
Долгие годы сотрудничал с автомобильными изданиями, вел рубрики о туризме и краеведении.