– Поминали-поминали, Поля-Поля-Полинарья, – прогундосил дед Мишка. Дым от папиросы растворялся в морозном воздухе, тяжело нависало черное небо.
– А что ж теперь, дядь? – рассмеялась сорокапятилетняя Поля. – Баба Вера светлый человек была, земля ей пухом. Она сама и не хотела племяшкину свадьбу откладывать, всё торопила, говорила: «Деточки, не живите в грехе, венчайтесь, хорошие мои». Вот и расписали, вот и обвенчали, вот и гуляем! И схоронили, и по девяти днях племяшков обвенчали, волю ее выполнили! Племяшка-то уж сама с пузом пляшет, куда ж тянуть-то? Идем, дядь, идем веселиться.
– Нехорошооо, – протянул дед Мишка.
– Что тебе нехорошо-то? – вспылила Поля. – Выпил много, вот и нехорошо. Сначала сам ел-пил, теперь нехорошо ему.
И ушла, и хлопнула деревянной дверью избы.
За большим столом гомонила вся большущая родня. В основном слышалась русская речь, но нет-нет да кто-то заговаривал на родном языке их маленького народа. В Полиной юности говорить на нем значило быть «деревенщиной», сейчас же всё смелее и свободнее вспоминали земляки родные слова. «Мам, не пой!» – ругалась дочь, когда Поля укачивала внучку под жалобную колыбельную родной деревни. А сейчас, смотри-ка, и дочь, и внучка сидят рядом с приехавшими оттуда дядьями-тетками и что-то у них на родном спрашивают.
Одно из почетных мест нынче пустовало. Его всегда занимала тетка Ирина. В их большущем семействе она считалась «ответственной» за обычаи, как прежде ее мать. Ирина была образованной и верующей, грубых суеверий не допускала, говорила: грешно это, Бога прогневит и несчастье принесет. Однако традиции блюла. Ей верили. Возила с собой псалтирь на церковнославянском и два молитвослова: один с русскими буквами, другой на родном языке.
– Теть Ир, – говорила ей при последней встрече Поля, – да ведь ты знаешь, как заведено было! Несли нашего ребеночка в церковь крестить, а оттуда выносили и говорили: русским стал! У нас креститься считалось русским стать. Так разве надо на нашем-то еще молитвы читать?
– А как же родной язык именем Христовым не освятить? Что ты? Как могу – так и молюсь.
– А вдруг Бог только русский понимает? – смеялась Поля.
– А ну не кощунствуй, – понижала голос тетка. – Сама в церковь не ходишь, еще и смеешься. Поехали со мной в церковь!
– Не поеду. Далеко до нашего села, у меня хозяйство.
– Да не до села. В монастырь хочу, с Анной поеду, спросить мне надо. В нашей церкви батюшка послушал меня и говорит: нет такой молитвы, которую ты после утреннего правила читаешь. А как же нет? Всю жизнь читали. Всегда благодарили и землю, и воду…
– И царя нашего, это и я помню, мамка шептала у икон, – обрадовалась Поля. – Вот только царя-то давно нет! За кого молимся-то тогда?
– Значит, за президента, – уверенно отвечала тетка Ира.
Как не свадьба, а поминки – так про церковь много разговоров. Весь вечер говорила тетка Ира. Сначала стаканы с водкой и с солью повыбрасывала – неправильно, от безбожников набрались. Потом рассказывала, как правильно жить по-христиански, и что баба Вера так жила. Как молодым жить, как семью вести. Мужики заметно заскучали без водки и то и дело выходили, вроде как покурить. Молодые о чем-то своем болтать в уголок ушли. А женщины слушали, где-то и слезу роняли.
– Помните, какие у нас предки были? – говорила тетка Ира. – Церковь – главная святыня села. Говорят, ее наши предки вообще украли!
– Украли?! – ахнули женщины.
– А, – махнула рукой тетка. – Было это когда-то давно. Рядом с нашим селом стало другое строиться. Всё они откуда-то везли: и чтоб избы строить, и церковь чтоб. Дома себе построили, а то, что для церкви, так и осталось за селом! Видано ли дело? Уж в кабак к нашим не раз успели, а церковь строить – «потом»! Сгниет же! А у нас была деревня, не село, потому как церкви не было, в соседнее село ходили. И наши мужики не выдержали. В одну ночь дошли, принесли и у нас церковь поставили! Те хвать – а нету. Наши им: ходите к нам! А те обиделись и не пошли. И стало у нас село, а не деревня, и батюшку прислали, и школа русская появилась. И наши предки туда ходили, и мои, и ваши, а по праздникам ездили в монастырь… Да, про монастырь: Настю-то не отпустили, да? Ой, батеньки мои! Насте-то сообщили, что мать умерла?!
Женщины повскакивали с мест, на крик вбежало несколько мужиков. Настя, младшая дочь бабы Веры, была монахиня, в постриге Анна, и жила в монастыре неподалеку.
– Бабоньки, что ж наделали, – запричитала тетка Ира. Она набросила полушубок, подхватила свои сумки и побежала прочь из избы, на трассу – на попутке ехать в монастырь.
И с тех пор ее никто не видел, и место ее сегодня за столом пустовало.
Полю вывел из раздумья громкий смех. Давали наставления молодым, и дед Мишка, уже изрядно навеселе, напутствуя жениха защищать свою семью, не нашел ничего лучше, чем брякнуть:
– А защищать своих надо – как Поля дочку от того нахала!
Поля выдавила из себя улыбку. Вся родня знала, как за ее дочкой ухаживал уроженец южных краев и как отчаянная Поля ударила его во дворе чем под руку подвернулось – лыжной палкой.
Боялась милиции, но южанин только потом хвастался друзьям и сородичам шрамом: «Во, какая у меня теща будет!», – и те компанией стояли за Полиными воротами – не навредить ей, нет, наоборот – посмотреть на женщину, которая на такое способна. Кое-кто и за ней после этого ухаживать пытался, но она пригрозила той же палкой, что теперь стояла аккурат у калитки в качестве местной достопримечательности. Ухажеров у Поли, впрочем, было хоть отбавляй, об этом судачили в деревне. Она стыдилась и боялась, что слухи доползут до родины, но образ жизни менять не спешила…
Посмеялись – и пошел перепляс. Поля всегда была первая плясать – «Поля-Поля!» – но сегодня как-то не плясалось. Без Поли вышло неудачно, и скоро все вернулись за столы, затянули песни. Поля, сама себя не понимая, чего-то ждала и глядела на пустое место у стола. И вдруг долгожданно скрипнула дверь, и появилась, вся заснеженная, тетка Ира. Чинно перекрестилась на иконы, поклонилась всем, важно прошла к своему стулу.
– Матушка Анна наша желает всем здравствовать. И молодых поздравляет, и молится о всей родне. А игумения мне вот что для молодых передала и благословила жить в мире и согласии.
Тетка развернула ткань, показала всем красивейший образ Божией Матери с белой лилией в руке и, крестообразно осенив молодых, передала икону жениху и почему-то застыдившейся невесте.
«Обо мне плакать не надо, я живая. А вот Поля у вас мертвая, о ней плакать надо»
С теткой Ирой как-то всем стало спокойнее и теплее, так и досидели до ночи. У кого машины – взялись везти остальных, кому в другие края – погостевать друг у друга решили. Но как стали расходиться-разъезжаться, тетка подозвала к себе Полю:
– Иди, что сказать хочу. Даже не знаю, как говорить-то. Ты не болеешь?
– Да ты что! – хохотнула Поля. – Меня ж и в аварии тогда в колхозе размяло, все органы порвались… Пока до города довезли, сколько зашивали – и то жива! Что мне будет?
– А ты послушай. Я к Насте, то есть Анне теперь, приехала и не знала, как сказать ей. Мало того, что не сообщили про мать, так еще и схоронили без нее! Анна выходит в своем черном, а сама будто светится. Я, говорит, знаю, теть, что ты мне хочешь сказать. Мама у меня была. Во сне приходила. Просила не печалиться. Как хорошо!
– Ого! А не врешь? – переспросила бойкая Поля.
– Так вот, – словно не услышав последних слов, продолжила тетка. – Я с разрешения игумении осталась в монастыре. А ночью во сне и ко мне Вера приходит! В белом, радостная! Я ей говорю: плачем о тебе, убиваемся, ты же мертвая! А она мне и говорит…. – тетка запнулась.
– Ну, ну?
– А она вдруг тоже грустная стала и говорит: обо мне плакать не надо, я живая. А вот Поля у вас мертвая, о ней плакать надо. И исчезла, и я проснулась. Вот я те и говорю: к врачу б тебе, провериться, может?
Поля замерла. В этот момент она отчетливо увидела всю свою жизнь, с молодости, когда уехала она по распределению в чужое село и решила там «жить вольно» вдалеке от родительских глаз.
Жила она дальше всех родственников, родители ее не навещали, были только на свадьбе, уже через месяц сыгранной, – единственные из родни. И еще раз приезжали – пожалеть и к себе позвать – когда пьющий муж к другой ушел. А как жила Поля прочее время, как этого мужа сама хоронила, как кавалеры приходили, как выпить могла наравне с мужиками, как сняла «немодный» крест – того не знали. С каждым теткиным словом понимала она все больше: дело не в том, чтобы идти к врачу. Мертвая – душа ее, делавшая то, от чего умоляли держаться подальше родители, сохранить от чего просила Бога её мать по ночам перед старыми иконами, перед монастырской восковой свечкой, что пахла медом.
– Я здорова, теть Ир, – проговорила Поля. – Ты помолись обо мне.
– Что-то ты задумала, а, Поль? Я тебя знаю, вон как глаза блестят. Ты смотри, а!
– Я здорова, – повторила Поля. – Уже здорова.
***
Добравшись до своей калитки, в свете уличного фонаря – добились-таки жильцы, что председатель электриков прислал! – Поля столкнулась с внучкой. Внучка была в легонькой куртенке не по погоде – холод, снег, а эта что творит! Курточка осенняя, колготочки прозрачные, глаза подведенные, на скулах блесточки… ой, мама родная!
– Ты чего это творишь, – всплеснула руками Поля. – Юбку дома забыла!
– Бааа, я не забыыыла, – закатила глаза Даша. – Вот она, юбка. Короткая просто.
– В таком дранье, отстудишь всё! Ну мать, ну нашла что тебе купить! А ты куда это так раскрасилась-то, как индеец, а? Перо вот тебе еще, сейчас в курятник слазим!
– Бааа, ну отстааань, – захныкала Даша. – Меня ребята ждут! На дискотеку!
– Кто? – Поля растерянно оглянулась и увидела каких-то парней у соседской калитки, пришлых, не из села. С собой у них были бутылки пива, пили они из горлышка и пересыпали речь матом. С ними, делая страшные глаза Дашке, ёжилась от холода соседская Инка.
– А ну давайте отсюда! – гаркнула Поля. Хотела было по привычке добавить пару слов из тех, которыми парни забавлялись, но будто прозвучал в ушах голос тетки Иры: «мертвая…»
Инка визгнула и скрылась за своей калиткой.
– Тебе чего, теть? – спросил один из мальчишек.
– Я те дам – теть! Племянник тоже! Еще пьет! – начала привычно Поля. Но вдруг ей стало жалко вот этих вот, пьющих, курящих и мерзнущих, у которых где-то есть родители, и она помягче добавила:
– Щеня совсем, вот замерзнешь пьяным в сугробе, а мамка плачь. Домой иди, домой, какая дискотека. Я вот завтра заместительше Людке скажу, чтоб не смела детей на танцы пускать, да еще в пьяном виде. А то ишь ты, завела моду.
И, решительно взяв за руку Дашку, она зашагала в дом. Дашка хныкала и упиралась.
– Надя! – крикнула, переступив порог и скинув шубейку, Поля. – Надя, иди сюда! Оторвись от своего интернету, Дашка без штанов по морозу за мальчишками сбежала! А ты, Дарья, бегом к умывальнику!
– Мам, ты чего? – округлила глаза дочь. – Ты же никогда против не была!
– А теперь буду, – Полю было не остановить. – Брат твой где?
– Да кто ж его знает. Работает, наверное, до сих пор. А вот невеста его приходила сейчас, глаза на мокром месте. Я ей сказала, что не приехал еще, она убежала.
– Плакала? – Поля почуяла неладное. – Давно?
И как есть, в пуховом платке на кофту, по морозу побежала к дому Алины.
И калитка нараспашку, и дверь в доме Алины была незакрыта. Слышались рыдания, крики Алининой матери. Поля с порога различила слово «аборт».
– Стой, Елен-Иванна, какой аборт? – Поля прямо в валенках вбежала в комнату и встала между рыдающей девчонкой и ее матерью.
– Такой аборт! Твой же сын натворил, а теперь что? – кричала женщина, замахнувшись на дочь.
– Стой! Или меня не знаешь? – громко и внятно сказала Поля, схватив Елену за поднятую руку. – С ума сошла? Много нам с тобой счастья аборты-то принесли, а? Твой муж где, а?
Елена опустилась на пол рядом с дочерью и тоже разрыдалась.
– Слушай меня, Елена, – сказала твердо Поля. – Алинку трогать не смей. А завтра бери ее за руку и все вместе поедем о росписи договариваться. И к батюшке, про венчание. Свадьбу сыграем, у меня как раз пристройка для сына, сам он строил, парень не безрукий, работает – вот и будут там жить, а потом, глядишь, и жилье свое будет. Ты ее не расстраивай, не смей, дитё всё понимает.
На этих словах, споткнувшись у двери, в дом влетел запыхавшийся Полин сын.
– Ах ты… – замахнулась теперь уже Поля. И теперь уже Елена остановила и улыбнулась даже:
– Тихо, сватья, тихо.
А Алинка на полу смеялась сквозь слезы.
Оставив сына разбираться с будущей тещей, Поля вернулась домой, к дочери.
– Ну что там, мам? Что теперь будет?
– Что будет? Свадьба будет. Готовить будешь, салат порежешь, суп сваришь, не всё тебе в экран твой смотреть.
– Да я отчет составляю! И вообще, все сейчас в ресторане празднуют.
– Отчет она… батеньки! А на шее вместо креста – что?
– Глаз, от сглаза. Светка продает в сельпо.
– В окошко твой глаз бесовский выкинуть! И не тащить в дом нечисть всякую. Сглазу боишься – в церковь иди, для кого батюшку недавно к нам прислали? Говорят, там петь некому – зря я вас с Дашкой, что ли, музыке учиться возила-платила? Вот и идите прямо завтра в церковь.
Поля впервые за день остановилась, перевела дух:
– И я пойду.
***
Уставшая и обессилевшая, сидела бабушка Поля на крыльце большого храма с голубыми куполами. Старость не в радость, болезни одолевают, а болеть-то некогда! С самой первой исповеди своей – еще не под этим куполом, еще в сарайчике холодном – почитай, и не выходила она из храма. Дома сготовит, уберет, в огороде поработает – и бегом в церковь опять, и ведь все успевала! И кирпичи таскала, и искать денег на стройку помогала, и с кружкой по односельчанам ходила, и к Серегиному начальнику за помощью. Потом дел прибавилось: Серега с Алинкой родили двоих подряд, потом Дашка замуж вышла. Как молилась Богородице уберечь Дашку – и вот, в девстве замуж пошла, и муж попался непьющий, тоже внуки теперь. Родня впервые за годы недавно приехала, всех приняли, накормили-разместили, вместе порадовались. Вместе, всей толпой и в храм пошли. Батюшка радостно разрешил ектеньи на их языке попеть – тетка Ира быстро научила, Надя с Дашкой и с соседской Инной так хорошо спели, что всему приходу понравилось. Инна тоже с ними в церковь тогда же начала ходить, и тоже сейчас замужем и всё прилично. А подружки-то их тогдашние – ох… Кто в подоле принес совсем молоденькими (Поля отговаривать ходила от абортов, нянчить детишек тоже помогала, сама отговаривала – сама помогает, и крестной всем стала), а кто и спился, кто что. Недавно целую компанию девочек вообще судили, еще и за воровство, – ох, стыда натерпелись родители бедные! Поля и о них молится, хоть и никому не говорит. Поминает она всегда и бабу Веру, что с того света ей новую жизнь открыла. Новую жизнь, живую.
– Поля-Поля-Полинарья, – вспомнилось ей. Теперь постоянно молится Богу, теперь она не мертвая. Поначалу, когда приходила к вере, ой сколько дров наломала! Хотелось горы свернуть, да не всегда те горы, что нужно, сворачивала. Где и ругалась с детьми, где и силком пыталась заставить к Богу идти, а ведь невольник не богомольник, и от того, что она поняла свой собственный грех и к Богу бросилась, детям-то Он еще не открылся… Ошибок много, но и много радости за эти годы. Давно все примирились, простили друг друга, и такой крепкой семьи, наверное, нигде нет… ох, грешница, опять хвастается ведь.
«Правнуков увидела, о душе пора подумать, а она всё будто ждет чего-то»
И еще один «грешок» есть, ох есть. Бабка старая уже, целый пятьдесят один год – её мать до такого и не дожила. Правнуков увидела, о душе пора подумать, а она всё будто ждет чего-то, будто… Даже, чтоб мыслей избежать, в монастырь вот просилась, в тот, где Анна. А игумения взяла и не благословила. И батюшка тамошний не благословил, отправил домой к внукам. Постояла-постояла она тогда в монастырском храме, постояла – да и поехала обратно. В монастырской лавке купила маленьких иконочек Божией Матери «Неувядаемый Цвет» – для подарков тем, с кем о Боге говорит. Полюбила она этот образ, и дома он есть. И у храма, и у дома своего посадила она белые лилии. С автобуса сначала в храм родной зашла, вот сейчас отсидится – и домой.
Только что попросила у батюшки благословения съездить на родину – может, отпустит подступившая в последние дни кручина. Услышит, какие там поют колыбельные, как на родном языке говорят. Может, и читать у тетки Иры поучится.
– Поля, – послышалось вдруг.
Поля встрепенулась, как воробьеныш на солнышке.
Нет, это не кажется.
Совсем другой. И – как будто не изменился.
– Да, я. Знаю, с тех пор мы и не виделись, как ты уехала. Я за тобой хотел ехать, а ты сразу замуж вышла, в тот же месяц. Я поздно женился, очень поздно. Жена с сыном от первого брака была, кровных у меня нет, болела она, умерла очень быстро. Сына воспитал, дед теперь, а всё тебя забыть не могу. Не увяла любовь-то и не увянет, как в нашей свадебной песне поется. Вчера помолился на службе и поехал, вот решился поехать и всё это сказать. Я же у нас в алтаре помогаю… Поля!
Поля вскочила на ноги, снова почувствовав себя молодой, засмеялась:
– В украденной церкви?
– В украденной! – засмеялся и седовласый жених.