— Сеггей, — растерянно ответил веснушчатый мальчик. Он еще и картавил.

— А еще говорят – сейчас всё дозволено, — шмыгнула носом Надька, останавливаясь.  – Товарищи дяденьки, вам чего мальчишки сделали?

Обернувшись, двое мужчин в форме увидели маленькую хрупкую девчонку. Черная «бандана» вокруг головы, рыжие волосы разметались по плечам, куртка ей велика и куплена явно у цыган на рынке, рваные джинсы – по холодной осени. Увидев, кто имел наглость к ним обратиться, видавшие виды блюстители закона на какие-то секунды лишились дара речи. А девчонка бросилась к «арестантам», схватила их за руки, и они помчались вниз по улице, стремительно сбегающей к реке, не слушая, что кричат им вслед.

Они бежали к рядам, где заканчивался разросшийся скучный вещевой рынок и начиналась самая интересная часть улицы. Диковинные вещи, сделанные собственными руками, украшения, статуэтки продавали сами мастера и очень редко – торговцы. Торговцев, впрочем, было на первый взгляд не отличить: они старались не нарушить стиль улицы, кто-то увешивался браслетами и кулонами, кто-то отпускал волосы. Дальше начиналась настоящая художественная галерея под открытым небом: сюда приносили на продажу свои картины художники, признанные и непризнанные, молодые из микрорайонов и пожилые, чьи  домишки еще гордо стояли в самом центре старого города. Здесь же вставали с гитарами музыканты, и кто-то бросал им мелочь, а кто-то останавливался и вслушивался в слова песен.

Ребята плюхнулись прямо на бордюр, рядом с одним из импровизированных прилавков, продавец оглянулся только на минуту, посмотрел на них сверху вниз – и продолжил болтать с покупателем. Сергей достал сигареты, и все трое закурили.

— Спасибо, что нас вытащила, — улыбнулся он.  – Мы что-то того…стогмозили.

— Да ладно, — улыбнулась и Надька, выпуская струйку дыма. Она огляделась. На земле сидели не одни они: с другой стороны от торговца на туристической «пенке» расположился человек непонятного возраста, рядом с ним лежали книги, но вовсе не так, как они бывают разложены для продажи. Он достал бутылку, содержимое которой стопроцентно не соответствовало мирной этикетке, налил в эмалированную кружку и залпом выпил. Надька засмеялась.

Сергей рассматривал ее джинсовый рюкзак:

— Что-то носишь с собой или просто так?..

— Ношу. Мои стихи, — призналась Надька.

— А где читаешь?

— Знаешь… почти нигде. Пару стихов только читала однажды, когда собирались в компании, и всё.

— А много их там? – мальчишка взвесил рукой рюкзак.

— Ну…две тетради.

— Зря не читаешь. Вот здесь бы встала и читала. Чего-нибудь бы еще и накидали, мелочи, на сигареты хватит, — пожал плечами Сергей.

— Вот так вот прямо здесь? – помотала головой Надя. – А покажи пример! Встаньте да сыграйте.

— Мы-то можем, — задрал нос Сергей.  – Хоть сейчас. Только… Ты не знаешь время?

Надя посмотрела на часы, которые подарили ей на шестнадцатилетие:

— Начало пятого…

— Ох ёлки, на репетицию опоздаем! – подскочил друг Сергея. Мальчишки побросали недокуренные сигареты и помчались куда-то, наверное – к трамвайной остановке, которая была неблизко.

— Сыграли, — вздохнула Надя.

— Бросайте курить, барышня, — заявил откуда-то сверху торговец. Это точно был торговец: мастера не в свое дело не лезут.

Надя поднялась на ноги, вскинула на плечи рюкзак и собралась уйти, но торговец так просто не сдался:

— Девушка, давайте знакомиться! Меня Михаил зовут. Телефончик дадите?

— Не знакомлюсь,  — разозленно сказала Надя. Так и знала: и этот туда же. Дурацкое внимание торговца всколыхнуло в ней всю обиду последних месяцев, о которой она мальчишкам, разумеется, рассказывать не собиралась. Она читала свои стихи. Читала. И все говорили, что – нравится. Молодежь на творческих сборищах, зашедшие на огонек «творческие работники» в возрасте и даже один литературный критик. Предлагали напечатать в книге, в журнале, в газете. Вот только потом оказывалось, что нужны им  вовсе не ее стихи. А – ее молодость, все то, что она не собиралась доверять первому встречному. К счастью, обходилось без приключений, хранил ее тот неведомый ей Бог, в честь Которого построили маленький и кирпично-рыжий, как она сама, храм в ее микрорайоне. Но на любое предложение «познакомиться» теперь Надя реагировала так, что знакомиться кавалерам больше не хотелось.

— Стой, стой, не обижайся! Нет так нет! Я тут про стихи все слышал. Может, мне почитаешь? Давно хороших стихов не слышал. Только один тут хорошие и читает, и тот пьет много. Известный поэт.

— Это кто? – заинтересовалась Надя.

— Да вот же сидит, — торговец Михаил указал на человека, который насмешил Надю способом употреблять спиртное. Надя сейчас могла его хорошо разглядеть: морщинистое лицо, давно не стриженные волосы, потертое пальто.

— Это – известный поэт? Не заливай, — махнула рукой девушка.

— Это, вообще-то, сам Олег Агеев!  — поднял палец вверх Михаил.  – Олег, слышишь? Тут девчушка стихи сочиняет.

— Стихи? – неожиданно звучным и выразительным, как у актера старой школы, голосом произнес человек, названный известным поэтом.  – А иди-ка сюда!

Надя почему-то подошла. Почему-то достала пухлую исписанную тетрадь из рюкзака и протянула ему.

Агеев открыл ее тетрадь, полистал.

— А у девчушки-то Божий дар, — сказал он непонятно кому.  – Ну-ка, услышим…

Он откашлялся и, прежде чем Надя успела его остановить, начал громко и внятно читать ее стихотворение.

Девочка замерла. Сначала все ее существо залил горячий стыд. А потом, по мере того, как читал Агеев и как останавливались и вглядывались в него прохожие, и оставались послушать – стыд сменила безграничная радость. После второго стихотворения люди зааплодировали. Из глаз Нади закапали слезы.

Он прочел еще несколько страниц, потом кашлянул и полез за бутылкой. Слушатели потихоньку расходились. Агеев протянул девочке тетрадку:

— Божья ты девочка, как я погляжу.  В церковь не ходишь? — его голубые, совсем детские глаза искрились.

Надя энергично помотала головой.

На лице поэта отобразилось что-то, что должно было, видимо, означать «и так тоже бывает». Он отхлебнул из кружки и продолжил:

— Немножко шероховатости встречаются, все-таки. Ты только не обижайся. Вот ты пишешь: «Я вижу землю, обнаженную новью». Новь обнажить землю не может. Ты не бойся исправлять. Знаю, знаю, что ты скажешь: я так услышала. Нет, исправить – вовсе не значит зачеркнуть то, что тебе продиктовано свыше. Просто ты могла с первого раза неточно расслышать.

— Может, и неточно, — задумалась Надя, которая сама всегда чувствовала, что в строчке с «новью» неладно. И не только там.

— Пиши, — сказал Агеев. – Пиши, хорошо?

Когда Надя вернулась домой, родителей не было, только лежала записка: мы там-то, еда в холодильнике. Есть не хотелось. Она взяла со столика газету, полистала. На предпоследней странице всегда были стихи. Сегодня там разместились две фотографии. Одна – со старинным храмом, который чудом уцелел в советские годы в центре города. А вторая – со второй улыбался ее сегодняшний знакомец, пьяный поэт Олег Агеев. И стихи. Они были о городе, о храмах, о Боге. Простые, будто ребенок писал. Но почему-то заставляли задуматься.

И Надя задумалась.

***

— Мама, привет! – дочка вбежала в комнату и чмокнула мать прямо в нос.

— Тише! — не ожидала мать. Поднялась из-за рабочего стола, улыбнулась, обняла дочь.  – Какая ты у меня все-таки огромная выросла, надо же! Меня догнала, отца скоро догонишь. Как уроки?

— По литературе четверка, — поджала губы дочь.  – Учительница у нас все-таки вредина. Говорит: «Как так, Настя, мама у тебя литератор, а ты грамматические ошибки допускаешь!» Всё, выйдут твои новые сборники из печати – не дари ей больше!

— А может, кое-кто лучше побольше  книг читать будет, а не в интернете сидеть? – хитро прищурилась мать.  – Идем лучше, покажу, что мне на встрече сегодня подарили.

В домашнем иконостасе поблескивала в слабых лучиках солнца рамка новой иконы святой мученицы Надежды.

— Красиво, — кивнула дочь.  – А в интернет и тебе бы почаще заходить, а не только новые книжки читать! Хоть ты и поэт, а новости знать-то надо!

— Ты прямо как твой дедушка говоришь, — мать потрепала дочь по волосам.  – Только и слышала от него: «Надя, новости – это важно! В газете пишут…» — и полный дом газет, макулатуры больше всех сдавали. А и правда, открою-ка  новости. Знаешь – пусть это будут новости моего родного города. И, кстати, не забыть нам с тобой сегодня позвонить дедушке с бабушкой. Ты пока переодевайся и приходи, я тебя покормлю, папа сегодня поздно будет.

Через некоторое время Настя застала странную картину. Её мать сидела неподвижно у экрана ноутбука, а на клавиатуру капали слезы. Она словно не могла во что-то поверить.

— Что, что случилось, мама? – дочь подбежала и обняла плачущую мать.

— Ничего, дочка. Ничего. Прости. Ты у меня голодная, сейчас…разогрею… — и мать быстрым шагом вышла из комнаты.

Девочка села за стол и прочла:

«Вчера после продолжительной болезни скончался поэт Олег Агеев. Его неоценимый вклад…»

На небольшом фото на фоне храмовой стены стоял тщедушный старичок в старом-старом пальто. Морщинистый, небритый, встреть его на улице Настя – приняла бы за бомжа. И только глаза его были необычные. Детские. И голубые. Как небо. Или как купола храма с маминых старых фотографий,  — того самого, в котором раба Божия Надежда в шестнадцать лет приняла крещение.