Есть в Евангелии одна притча, на которую очень редко обращают внимание. Практически вообще никогда. Даже богословы. Ей не посвящаются толкования, она не упоминается в песнопениях. Ее вообще трудно даже как-то выделить: у нее открытый финал, и нет четко сформулированного «морального приговора» в конце.
Мы не замечаем ее, потому что она остается в тени другой куда более известной притчи – притчи о блудном сыне. И хотя экзегеты никогда не выделяли эту «затерянную» притчу в отдельный текст и не давали ей отдельного названия (да это и невозможно по понятным причинам), сегодня, пожалуй, самое время попробовать это сделать — хотя бы в рамках статьи. И назвать ее стоило бы по аналогии: «притча о старшем сыне».
Думаю, читатель уже догадался, что текст этой притчи полностью совпадает с текстом упомянутой притчи о блудном сыне (Лк. 15, 11-32). На этой Неделе снова обе притчи прозвучат в православных храмах, и снова, наверное, многие из нас услышат только одну из них.
Это не праздная игра слов. Проблема в том, что, соотнося себя на словах с «сыном блудным», мы на самом деле куда чаще подражаем «сыну старшему». Церковь предлагает нам — снова и снова — примерить на себя образ кающегося, заблудшего сына. И в богослужебных песнопениях мы — снова и снова — делаем это. Но стоит нам посмотреть в сторону — в сторону тех, кто пришел к Богу позже нас, кто еще не дошел до врат храма, кто еще только в пути и еще блуждает по пустыне, и кто еще даже не в пути, а — просто в пустыне по самые уши, и только-только сказал себе в сердце своем: «встану, пойду к Отцу моему…» — стоит нам посмотреть в их сторону, и мы готовы разделить эмоции именно старшего сына. Его искреннее негодование: негодование тем, что кто-то вдруг провозглашает равное спасение и равное достоинство «сыновей верных» и «сыновей заблудших» (которые, напомним притчу, даже и в дом-то еще не успели зайти по своем возвращении, а встречает такого Отец, «когда он был еще далеко»). Негодование, даже если это «равенство сыновей» провозглашает Сам Отец — и не только здесь, но и в притче о наемных работниках в винограднике, и в текстах пасхального богослужения, и много еще где. Но здесь — ярче всего, прямым текстом. Наше непримиримое требование справедливости в разделении на «верных» и «заблудших» сыновей сильнее голоса братской любви. И действительно: как же так, почему «путь блужданий по пустыне» вдруг увенчивается тем же самым «пиром в доме Отца», тем же самым спасением?
***
Впервые эта «притча» неожиданно «зазвучала» для меня пару лет назад. «Зазвучала» благодаря одному очень интересному событию, пришедшемуся как раз на эти дни церковного календаря. А событие и впрямь было уникальное: Борис Борисович Гребенщиков выступал в Московской Духовной Академии. И даже не само событие, а те моменты в разговоре «рок-гуру» с будущими пастырями и действующими педагогами Академии, на которых остановились православные журналисты. Право же, их стоит прочитать и перечитать. Кажется, стенограмма этой беседы могла бы много объяснить в нашей духовной жизни — ее созвучность той самой «притче о старшем сыне» была просто оглушительной. Мудрые слова протоиерея Максима Козлова на той встрече только подчеркнули ставший очевидным факт: и те, кто сегодня в Церкви, и те, кто ощущает себя «выше» или «шире» Церкви, в большинстве своем как раз исходят из «синдрома старшего сына». Парадокс, но и те, и другие в этом своем «чувстве старшинства» едины.
***
Тема соотношения разных «духовных путей» (их равенства / неравенства с точки зрения их «спасительности»), затронутая на той встрече в МДА с «православным буддистом Гребенщиковым», не может быть вообще хоть как-то удовлетворительно раскрыта без одного очень тонкого момента. Момента в нашей жизни самого интимного — в глубоком смысле этого слова. Момента смерти. За которым следует встреча с Богом. Об этом стоит сказать подробнее.
Воскресение Христово — ключевой момент мировой истории — принципиально изменило роль смерти в нашей личной судьбе: после Его Воскресения «вся исполнишася света: Небо, и Земля, и преисподняя». Спасительной силе схождения Христа во ад посвящен богословский труд митрополита Илариона (Алфеева) «Христос — Победитель ада. Тема сошествия во ад в восточно-христианской традиции». На мой взгляд, это обязательная книга для тех, кто берется (либо в силу своего церковного послушания должен) рассуждать на тему «спасительности / неспасительности» других, неправославных духовных традиций. Применительно к нашей теме то вневременное значение сошествия Христа во ад, которое находит исследователь в православной традиции, важно одной простой мыслью, которая очевидна для всех нас в отношении праведников ветхозаветных, но почему-то малопонятна относительно всех остальных праведников.
А мысль действительно проста: благодаря победе Христа над смертью личная встреча со Христом (и, таким образом, с Его Церковью) может состояться и после смерти — если предшествующая жизнь была искренним поиском Бога, стремлением к Богу. Ключевое слово здесь — «искренний». Потому что только Бог знает, кому сколько было дано, и, соответственно, с кого сколько спрашивать. Только Бог знает, была ли у человека еще при жизни подлинная встреча с Церковью Христовой и Христом — ставшая «моментом истины», моментом самоопределения для человека, с Богом он или нет. Или не мог он в силу «истории с географией» встретиться с Христом и его Церковью (Церковью Небесной) иначе, как после смерти — а точнее говоря, в самой смерти встретиться с Христом, Победителем ада.
Но если с праведниками, ветхозаветными в смысле собственном, историческом, здесь все просто и понятно, то куда менее очевидно для нас то вневременное значение победы над адом, которое открывает доступ ко Христу для всех, не встретивших Церковь Христову и благую весть о Христе на своем жизненном пути — при жизни… И тут, конечно, легко впасть в некую схоластику (или, напротив, в обвинения в схоластике) — но … я, честное слово, не знаю, кому доступнее встреча со словом Божиим: папуасу, воспитанному в джунглях, или тинейджеру, воспитанному на «постхристианской культуре». Потому что не знаю, в какой из этих культур сохранилось больше «естественного нравственного закона», а котором говорил апостол Павел. Потому что не знает культура папуаса всех «табу», которые накладывает на мысль о Боге культура современная, замешанная на атеизме со сциентизмом. И уж точно проигрывает в этих вопросах современная культура любой культуре «традиционной».
«Мы, подобно старшему сыну, беремся рассуждать, как и где дозволено Отцу встречать блудных сыновей»
Спасение без Церкви Христовой невозможно, и это очевидный факт нашей веры. Вопрос в том, считаем ли мы «тайной спасения» в том числе и то «расстояние», на которое Отец Наш Небесный может выйти навстречу своим блудным сыновьям, в их «персональную» пустыню, чтобы открыть им двери своего Дома – своей Церкви Небесной, своего Царствия, – либо же мы, подобно старшему сыну, беремся рассуждать (вопреки Отцу), как и где дозволено Ему встречать блудных сыновей. В первом случае «тайна спасения» заставляет нас «молчать о том, о чем невозможно говорить», полагая и этот вопрос на волю Божию, превышающую наше разумение. Во втором – мы начинаем догматические диспуты. Так что я ни в коем случае не хочу выводить сказанное на уровень какого-то догматического спора, возвращаться к дебатам вокруг лекций профессора А.И. Осипова или начинать дебаты новые. Я лишь за признание простого и очевидного, в целом, факта: только Бог Сердцеведец знает, насколько возможна подлинная встреча с Церковью Христовой для того или иного человека при всем том, что формально он является современником этой Церкви. Потому что границы культурные иногда сильнее границ «истории с географией». А еще потому, что многие наши современники встречали «номинальных христиан», но так и не встретили тех, в ком подлинно почивает Христос, и это не их — это наша вина. И возможно, что самоопределение относительно Бога и воли Божией для такого человека выражается не в его отношении к нам, нерадивым христианам, а в его поиске Бога — или в отсутствии такого поиска. И здесь бесполезно рассуждать, кто спасется, а кто нет: «Весть Господь путь праведников», и только «Бог весть», чей путь — подлинно путь поиска Бога, а чей — путь самообмана, самообольщения.
***
И вот мы стоим на истинном пути и смотрим глазами старшего сына на тех, кто из своей пустыни, издалека-далека потихоньку бредет к Богу. И рассуждаем, добрели ли они дотуда, где Отец Небесный — по нашему разумению — имеет право, выйдя навстречу, встречать своих блудных сыновей с перстнем и царской одеждой. Или же пройденная ими дистанция еще недостойна одной с нами участи… Хотя — откуда нам знать, из каких глубин этой пустыни идут они? Сколько усилий приложили, чтобы пройти к Богу хотя бы несколько метров — через свои пески, свои волчцы и тернии? И сколько им изначально было отмерено сил? Откуда нам знать, кому «много было дано», а кому — нет?
Однако мы действительно стоим на истинном пути. Апостол Павел в своей знаменитой проповеди в Ареопаге дал набросок православной историософии, сказав о разных народах (и культурах — можем добавить мы в XXI веке этот относительный неологизм): «От одной крови Он произвел весь род человеческий для обитания по всему лицу земли, назначив предопределенные времена и пределы их обитанию, чтобы они искали Бога, не ощутят ли Его и не найдут ли, хотя Он и недалеко от каждого из нас» (Деян. 17, 26-27). Вот он, религиозный смысл любой культуры. А единственный верный ответ на этот поиск — благая весть о Христе Воскресшем. Которую не все могут вместить — и об этом тоже прозвучало в Ареопаге. И наша благая весть о Христе Воскресшем, наша жизнь в Церкви, где Христос с нами «до скончания века» — это поистине прямой, «орто-доксальный» путь; с точки зрения «историософии ап. Павла» — практически «финишная прямая» нашего общечеловеческого поиска. Когда уже видна Цель, виден Конец Пути.
«Формально наш участок пути действительно ближе к Богу — но куда мы сами движемся по этому пути, куда смотрят наши лица?»
И вот мы, православные, уже на этом финишном отрезке стоим. Иногда с рождения. Благодаря милости Божией к нам и нашим предкам. Этот путь, так близкий к Богу — то «многое», что дано нам. И мы — мы зачастую на этом пути именно стоим, а не движемся. А те, что еще вдали, «блудные» — они как раз нередко идут. Идут к Богу, прикладывая иногда значительно больше сил и желания, чем мы в своем «стоянии на истинном пути». Идут быстро, хотя это нам — из-за расстояния? — может быть совсем незаметно. А мы — мы нередко стоим на этом пути лицом отнюдь не вперед: мы с грустью и сожалением оборачиваемся на тех, кто еще «далече», пытаемся их поучать (хотя они-то как раз движутся — к Богу), а то и просто занимаемся своими делами (позволю себе продолжить метафору: ведь можно и приторговывать, стоя на обочине этого «истинного пути» — тоже ведь помощь путникам!). И формально наш «участок пути» действительно ближе к Богу — но куда мы сами движемся по этому пути, куда смотрят наши лица? И что будет решающим для нашего спасения в Веке Будущем, когда не будет уже никаких «богооставленных мест»: ни «пустыни», ни «преисподней» (ведь и сейчас уже они «исполнишася света»), когда «будет Бог все во всем» (1 Кор 15, 28) — разве спасительными станут наши историко-культурные обстоятельства, эти преходящие обстоятельства времени и места? Разве не наша «воля к Богу», наше к Нему движение по жизненному пути — не на них ли ответит Господь?
Но мы зачастую смотрим на остальных с позиций старшего брата. Того самого — из «притчи о старшем сыне». Не просто снисходительно, но — ревниво не допуская и мысли о том, что Отец сам может выйти навстречу своим блудным сынам. Не задумываясь над тем, что с нас значительно больший спрос: ведь это мы каждую минуту имеем Его рядом. И при этом умудряемся нередко кривить душой. Например, мы без сомнений ставим знак равенства между теми, кто когда-то ушел из Церкви, впал в ересь или раскол, и их потомками, — хотя первые действительно отвернулись от Церкви, а вторые — вторые уже родились на «чужбине», они не уходили из Отчего дома, не бросали Церковь, многие из них искренне идут к Богу по своему жизненному пути. И возможно, идут к Богу по своей «чужбине» куда более усердно, чем мы по своему истинному пути.
Банально говорить о том, что такой «синдром старшего сына» противоречит главному — любви. Может быть, это нельзя еще назвать «ненавистью к брату своему», но отсутствие любви — точно. Но это, повторюсь, очевидно. Куда меньше мы задумываемся над тем, как много «блудных сынов» – «захожан», просто «интересующихся» и «находящихся в духовном поиске» – отпугнули и прогнали мы от Отчего дома своим «старшебратским» отношением. Теряя новозаветную любовь, уподобляемся Ветхозаветному Израилю – в его ревности, в его отношении к Богу как к «собственному наследию». И эта перспектива, это сравнение, в общем-то, должно пугать. Потому что, хотя сама «притча о Старшем сыне» имеет открытый финал и заканчивается увещеванием Отца к старшему сыну, а не его осуждением – мы знаем другие притчи и реальные истории, где ревность и нежелание делить радость Отчего дома с «блудными сыновьями» (мытарями, грешниками, блудницами – нужное почеркнуть) становятся началом гибельного пути.
Возможно, именно с забвения своего собственного «блуждания», с ревниво-горделивого отмежевания от других «блудных сыновей» начинается тот зигзаг, который уводит «духовно богатых» вчерашних неофитов из Церкви в «менее узколобые» конфессии, учения и «духовные практики». Чем не позиция старшего сына? Только на месте людей из «неправильных конфессий и религий» тут оказываются уже «неправильные православные». Да, где-то есть «Церковь Небесная», мы за нее голосуем, а вот эта, земная, полна «быдла духовного», которое не понимает ни широты евангельской любви, ни глубины философских толкований Библии, а сплошь полуязычники, фарисеи, начетчики, обрядоверы, далекие от духовного смысла Евангелия. Стоять с «быдлом духовным» в одном месте? Садиться за один стол с фактическими предателями Христа? Увольте. Поэтому многие «просто хорошие люди» чураются идти в Церковь (по крайней мере, сами себе это объясняют именно так). А многие из когда-то пришедших в Церковь, увидев толпы блудных сыновей, хлынувших сюда же, стараются найти место почище и посправедливее. «Разгнѣ́вася же, и не хотя́ше вни́ти»… Что тут ответить? Христос возлег в одних яслях с быдлом. А потом и с мытарями и блудницами за общим столом. А потом не погнушался сесть за один стол с предателем — и мы, христиане, кстати, продолжаем участвовать в той же самой Вечере…
«Если блудные сыновья спасаются, почему от меня требуют чего-то сверх этого?»
Есть и еще одно, парадоксальное проявление ревности старшего сына – его приходилось встречать у людей из глубоко церковных семей (обычно как раз в момент взросления детей из таких семей, перехода в «молодежь»); и о нем тоже придется сказать в связи с «притчей о старшем сыне». Речь о парадоксальной логике, когда соблазном становится поведение других церковных людей, куда менее ревностных, «чем положено», демонстрирующих куда меньшее благочестие, чем то, к чему человек привыкает в церковной семье – но людей, которых Церковь тоже принимает как своих чад, как принимает Отец Небесный всех своих блудных сыновей. И вот, для тех, кому «много дано», в определенный момент «рожцы» оказываются соблазнительны – и тут пример «блудных сыновей в лоне Церкви» становится неким парадоксальным оправданием: если вот эти делают то-то и то-то, и при этом считаются церковными людьми – почему от меня требуется больше? Если блудные сыновья спасаются, почему от меня требуют чего-то сверх этого? Как говорилось в известной рекламе, «если не видно разницы, зачем платить больше?».
Вроде бы нелепая логика, но – очень жизненная, к сожалению, в период взросления детей в церковных семьях. И единственный возможный ответ здесь – те самые слова Христа по то, что «кому много дано, с того много и спросится». Не из-за какой-то абстрактной справедливости, а потому, что Бог видит в сердцах наших усердие, с которым каждый из нас идет к Богу из своей собственной пустыни, и отвечает именно на это усердие, а не на внешние проявления благочестия, которые можно сравнивать между собой. Мы видим только то, сколько человек «не дошел», по нашему мнению, до Бога (или Его Церкви), но не видим, сколько он уже прошел к Богу, не видим его решимости. А Отец Небесный видит – и выходит навстречу идущим к Нему.
В общем, придется повториться: «притча о старшем сыне» имеет открытый финал; она – не про очевидные вещи, но может помочь задуматься над вещами неочевидными тем из нас, кто, на его взгляд, твердо, обеими ногами находится на истинном пути (а точнее – по его мнению – уже и в Отчем доме).