– Пап, ты будешь смеяться. Сегодня врач узнал, кем я работаю, и началась старая песня: мол, что у вас там вечно прогноз погоды врёт. Уже и не знаю, как объяснять, что метролог – это не метеоролог.
– Это Белов-то?
– Нет. Не лечащий врач, а кардиолог.
– Что с них взять, сынок? Если даже в Конституции нашу деятельность обозвали метеорологией и…
– Я в курсе, па! Ты мне с детства твердишь об этой нелепой опечатке, которую так до сих пор никто и не удосужился исправить.
– Ну да, ну да… – поспешил подтвердить Кипарисов, чтобы не выказывать себя занудным стариканом, без конца талдычащим одно и то же. – О! А что у нас с Новым годом? Надеюсь, хоть в этот раз с Елизаветой придете к нам? Тебя же к тому времени уже выпишут?
– Па! Не начинай опять. Ты же знаешь, к вам мы приходим на Рождество после литургии. Что за интерес жевать в Новый год винегрет и смотреть, как вы уплетаете индюшку?
– Да вы со своими постами вообще скоро ноги протянете! Может, потому-то у вас детей и нет.
– Папа!!!
– Ну, прости, прости. Это я зря сморозил, – Кипарисов глупо и натянуто рассмеялся, стараясь загладить свою неуместную резкость.
Всякому родителю известно, насколько ограниченно его воздействие на взрослого ребенка. Любое маломальское давление неизбежно портило взаимоотношения. И порою настолько сильно, что восстановить их потом оказывалось невозможно. Именно так Кипарисов потерял связь со своим старшим сыном и уже несколько лет не имел от него никаких вестей. Поэтому, властный и крикливый на работе, с младшим сыном Кипарисов, как только мог, старался говорить уважительно. Но так как их взгляды на жизнь не совпадали, у них всё равно периодически вспыхивали конфликты. Никак не мог понять Аверкий Степанович, чего ради его сын ударился в религию. Это всё негативное влияние невестки. До свадьбы Марк был нормальным парнем. Если иногда и ходил в храм, то не до фанатизма. В конце концов, что поделать, если мода такая? Но с Лизой церковная жизнь вошла в систему. Более того, начались какие-то бесконечные посты, в течение которых Марк буквально выпадал из обычной жизни. Однажды Аверкий Степанович специально купил православный календарь, чтобы пригласить сына с невесткой на шашлыки не в пост. Так тот, ссылаясь на какое-то говенье или говяжье (кто там разберет их церковные термины?), опять не пришел.
***
Окончив телефонный разговор с сыном, Кипарисов уточнил в ежедневнике план работы на сегодняшний день. Затейливым, только ему понятным почерком там значилось: «Разобраться с доп. соглашением. Нагоняй Сомову (Вот бездельник! Перефразировал свою статью семилетней давности, решив, что не замечу). План статьи для следующего номера. Верочка!» После последнего слова стоял для памяти жирный восклицательный знак, увидев который, Кипарисов тут же набрал секретаршу.
– Элина, вы выполнили мою вчерашнюю просьбу? Отлично!
Спустя несколько мгновений в кабинет главного редактора «Метрологического журнала» вошла уже немолодая, но вполне еще миловидная секретарша, неся пакет со всякой всячиной.
– Как и просили, шоколад горький швейцарский, детский новогодний подарок в мягкой игрушке, газировка, ну и остальное по списку.
«От бездны горя, открывшейся в этих незамысловатых словах, сказанных обыденным тоном, Кипарисову стало не по себе»
Из всего перечисленного для сына был только шоколад. Остальное предназначалось Верочке… Так звали пугливое и в то же время любопытное существо лет четырех-пяти, с глазенками-бусинками и двумя жидкими косичками. И почему в прошлый раз Кипарисов решил подняться в палату сына не на лифте, а пошел пешком по лестнице?
***
– Дедя, ти ко мне?
– А ты кто? – Кипарисов удивленно уставился на маленькую девчурку, одиноко стоящую на лестничной площадке, неуверенно прикасавшуюся к потертым перилам и с надеждой смотрящую на него.
– Я Велоцька. А ти Дедь Молоз? Я виделя тебя в книске, тям у тебя суба синяя.
Кипарисова позабавил такой незатейливый способ знакомства, но, сдержав смех и сдвинув брови, он как можно строже произнес:
– Я – дедушка Аверкий Степанович, – и он по привычке пригладил свою седеющую, аккуратно стриженную бородку, введшую ребенка в заблуждение.
Не зная, о чем еще с ней можно говорить, Кипарисов задал дежурный вопрос:
– А где твои мама и папа?
– Они ехали на масыне и Бозенька взяль их к Себе.
– А бабушка?
– У меня неть бабуськи. Есть только воспитатеница Клала Соомоновна и детиськи.
От бездны горя, открывшейся в этих незамысловатых словах, сказанных обыденным тоном, Кипарисову стало не по себе. Но вдруг у него появилась надежда: дети любят сочинять всякие страшилки, может все, что он сейчас услышал – неправда?
– Верочка, тебе, наверное, нельзя здесь находиться? Давай провожу тебя в палату, – с этими словами он распахнул дверь «терапевтического отделения», приглашая ребенка зайти внутрь.
Симпатичная темноволосая медсестра в приталенном белом халате встретила их радушно:
– О, Верочка! Ты нашла нового знакомого?
– Да, это дедуска Авекий и он не Дедь Молоз.
– Скажите, пожалуйста, – шепотом, чтобы не быть услышанным девочкой, обратился Кипарисов к медсестре, – это правда, что у нее оба родителя погибли?
– Ага. Полгода назад. Ужас, да?! Ее привезли к нам из детдома с сильнейшим ОРВИ.
Решение созрело мгновенно.
– Верочка, хоть я и не Дед Мороз, но принес тебе подарок. Вот, держи, – и мужчина передал ей пакет, который нес сыну, предварительно вынув из него два мандарина и черный швейцарский шоколад, любимый Марком с детства…
***
Проверку электронной почты Аверкий Степанович не записывал в ежедневник, так как это было его каждодневное действие, наподобие чистки зубов, которую делаешь автоматически, вовсе не задумываясь.
– Так. Что здесь у нас сегодня?
В электронном ящике главного редактора «Метрологического журнала» находилась реклама, минувшая фильтры спама благодаря находчивости и деловой хватке ее рассылавших. Счета. Предложения поставщиков. Отказы поставщиков. И какое-то непонятное сообщение, озаглавленное лаконичным «Метрологу от Метролога». Неужели свершилось? Последнее письмо Кипарисов не спешил открывать, боясь, что его надежды опять разобьются об угрюмую реальность.
Вот уже полтора года их журнал издавался ни шатко ни валко, чему Аверкий Степанович никак не мог найти разумного объяснения. Метрологи перестали присылать им свои статьи и даже хоть как-то реагировать на публикации. Может, в этом виноват экономический кризис? Тогда почему число подписчиков не падало? Кипарисов и иже с ним из кожи вон лезли, чтобы хоть как-то реанимировать читательский интерес. Дошло до того, что начали публиковать провокационные материалы, а в следующем номере размещали их опровержение. Но ответом на такие потуги неизменно оставалась непроницаемая, непонятная, беспросветно-пугающая тишина и рождающееся от нее недоумение – как же работать дальше? Просто продолжать тянуть лямку ради денег? Пошло это как-то, господа! Когда издавали последний номер, Кипарисов сделал то, чего раньше ни при каких, даже самых отчаянных обстоятельствах себе не позволял. Он очень коротко помолился. Настолько коротко и мимолетно, что сам того не понял. Возопил к Богу, как выдохнул: «Господи, ну сделай хоть что-нибудь!» Крикнул в Небо и тут же забыл, как обычно забывают прекрасный пейзаж, промелькнувший за стеклом внедорожника. Но когда Кипарисов получил e-mail «от Метролога», то сразу вспомнил о своем отчаянном вздохе.
Да, это действительно была реакция на последний номер, и вот что было в письме:
«Уважаемый Аверкий Степанович! Пишет вам метролог с двадцатидвухлетним стажем, постоянный читатель и подписчик вашего журнала. Не мог не отреагировать на вашу статью в последнем номере о развитии метрологического законодательства. Собственно, к самой статье претензий нет, напротив – актуальная статейка, нужная. Но вот цитата, которую вы используете эпиграфом к ней, приведена вами не вполне корректно. Я имею в виду слова из Библии, на которые вы ссылаетесь, а именно строчка из седьмой главы послания к Евреям. В оригинале она звучит так: «С переменою священства необходимо быть перемене Закона». Вы же ее перефразировали: «Нужда закон изменяет». Не сочтите за занудство, но для меня это вопрос вовсе не мелочный. Вы вправе, конечно же, выражать недоумение по поводу несовершенства федеральных законов, из-за которых работа нашего брата метролога не облегчается, а усложняется. Однако под Законом в этом библейском отрывке имеется в виду не Уголовный кодекс, не Конституция РФ и тем более не Федеральный закон, а Закон Моисеев…»
Кипарисов прекрасно помнил, откуда в его журнале появилась эта цитата. Тогда он полез в книжный шкаф и наткнулся на Библию, забытую Марком. Немного полистав страницы, главный редактор обратил внимание на слова про закон. А он как раз тогда писал статью о слабых сторонах Федерального закона «Об обеспечении единства измерения». Почему бы не украсить новую публикацию словами из древнего манускрипта? Наличие подобных цитат придавало статье вес, намекая на широкий кругозор автора, что в общем-то льстило его самолюбию. Если цитату лишь немного подкорректировать, она зазвучит совсем в тему. Кто из метрологов (разумеется, кроме Марка) сможет заметить подмену? А вот поди ж ты, нашелся умник! Теперь придется извиняться и устраивать политес.
«…Не то чтобы я придирался к словам. Просто данная ошибка дает мне понять, что главную весть Библии Вы, скорее всего, еще не слышали. Поэтому, пользуясь случаем, спешу ее вам сообщить…»
Как только главный редактор понял, что его собираются «грузить» христианством, он возмущенно отшвырнул от себя компьютерную мышь. С него хватало и домашних проповедников. Хоть Марк с женой и жили отдельно, но каждый раз при встрече сын пытался свернуть в разговоре на церковную стезю. На что у Кипарисова-старшего выработалась настоящая аллергия. Он просто начинал нервно чесаться от слов «Бог» и «Церковь». Но читатель не сын. Его сообщение нельзя было просто проигнорировать и на основании религиозной неприязни отправить в «корзину». Тем более что он единственный, кто прислал отзыв за столь огромный отрезок времени. Поэтому скрепя сердце Аверкий Степанович стал прокручивать письмо дальше.
«…Никто так хорошо, как метролог, не знает значение термина «погрешность». Значит, Вам проще будет понять, что такое грех. Грех – это несоответствие первоначальному Божьему плану. Исходно человек был сотворен святым. Первого человека можно сравнить со средством измерения, у которого все параметры имеют погрешность, равную абсолютному математическому нулю. Однако человек ослушался Бога, и грех, войдя в мир, стал множиться и расти. Люди всяческим образом начали «выходить из строя«.
Что-то похожее и в моей рабочей практике бывает. Принесут на поверку, скажем, несколько источников питания. Включишь их. Мама дорогая! Один пищит и все время показывает ограничение по току, у другого половина цифровых индикаторов не светится. Какая там погрешность?! Их параметры вообще не соответствуют установленным. Вот так и с людьми получилось. Каждый жил кто во что горазд. «Кто в мажоре, кто в тренажере». Какие-то минимальные понятия о морали еще сохранялись. Но как далеки от подлинной святости даже высшие идеалы нравственности! Не говоря о ее жалких остатках…»
– А может, весь этот цирк с письмом «от читателя» мне Марк устроил? – вдруг осенила Кипарисова неожиданная догадка. – Вай-фай и ноут в его палате имеются. Впрочем, вряд ли это Марк. Совсем не его стиль изложения. Да и подобных мыслей я от него никогда не слышал. А вдруг это Валера? – при воспоминании о старшем сыне пульс Кипарисова учащенно забился, но и эту мысль он тут же отверг. В отличие от Марка, в профессии Валерий не пошел по стопам отца, а стал музыкантом, да и церковью не увлекался, как брат. А потому не мог козырять ни метрологическими, ни богословскими терминами.
– Эх, сынок,…где же ты?
«…Бог не собирался оставаться в стороне. Чтобы «разрулить» ситуацию, Он через Моисея дал Закон с десятью заповедями и огромным комплексом обрядов и ритуалов. Этим как бы было введено понятие «допустимой погрешности» (не нарушайте хотя бы от сих до сих). Много веков люди всячески уклонялись от исполнения Моисеева Закона. А даже если кто и пытался быть «в пределах его погрешности», то это всё равно не удавалось.
Подобные потуги предпринимались, пока на землю Бог не послал Своего Сына Иисуса Христа – Бога и Человека в одной Личности (Эталон в метрологических формулировках). Христос исполнил Закон полностью до последней запятой. Его жизнь стала воплощением святости, любви, доброты. И, казалось бы, все должны были с радостью Его принять. Но вы же знаете этих так называемых «специалистов»… Всегда найдется олух, которому проще забраковать годное средство измерения, чем признать, что это он сам проявил некомпетентность (погрешности оператора и метода). Вот и современники Иисуса решили Его просто убить, чтобы Он больше не обличал их недостатки.
Но, уважаемый Аверкий Степанович, понимаете, в чем дело? Его Божественная святость никуда при этом не делась, и потому Он воскрес.
Теперь же благодаря смерти и воскресению Христа, если человек кается, то есть открывает перед Богом свои «погрешности» и «подсоединяется» в Причастии к Христу-Эталону, его грехи аннулируются, и он получает от Бога помощь для самой серьезной модернизации и апгрейда. Или, говоря по-простому – для счастья на земле и вечной жизни на Небе…»
– О! Если бы всё было так просто! – вслух воскликнул Кипарисов, сворачивая файл с письмом и собираясь дочитать его завтра, когда образуется «окно» после обеда. – Вы, сударь, изволите мне сказки рассказывать. Покаялся человек – и уже святой, и средство измерения имеет идеальные параметры. Но если, как вы выразились, связь с Богом налажена, то что же Бог по-прежнему игнорирует все мольбы? Скажем, мой Марк. Из храма не вылезает, и кается, и молится, а детей всё нет и нет. Вот если бы исповедался – и на тебе готового ребенка… Такой «апгрейд» я понимаю. А то всё это ваше счастье – одна фантастика и пустые слова…
***
Больничный «аромат», состоящий из смеси запахов хлорки, манной каши и чего-то того, что всегда сопровождает медицинские учреждения, неприятно ударил в нос Кипарисова. Эффект еще больше усилился на фоне мерзопакостной погоды. Мокрый липкий снег вперемешку с дождем покрыл тротуары города коричнево-серой кашицей. Все машины тоже приобрели единый цвет – буро-коричневой грязи. В такую погоду на улицу лишний раз не хотелось высовываться.
В этот раз на лестничной площадке терапевтического отделения никого не было. Кипарисов уверенно взялся за ручку застекленной двери. Еще не дойдя до нужной палаты, он заметил свою старую знакомую на посту. Она сидела на кушетке лицом к нему, мило сложив впереди ручки, а всё та же молоденькая медсестра с помощью цветных резиночек делала какую-то замысловатую прическу на ее премилой головке.
– А! Дедя! Ти ко мне?
– К тебе, Верочка. Решил проведать. Как поживаешь?
– Холосо. Тетя Дася деляет мне тюмьбю-юмьбю. Сколо я будю афликанкой.
Надо ли объяснять, как светились глаза девочки, когда она ковырялась в Кипарисовском пакете?
– Бедный ребенок! Что ее ждет в жизни? – вздохнула медсестра, когда Вера понесла гостинцы в свою палату. – Я уж и в соцсети разместила сообщение с фоткой, расписав, какой она ласковый и послушный ребенок. Может, где-то найдутся для нее новые родители? Хотя вряд ли. Тут соседских котят уже который месяц не могу пристроить, а девочка не котенок.
Кипарисов на мгновение представил, что случится, если они с Жанной удочерят Веру. Но когда перед ним всплыл образ жены, Аверкий Степанович тут же распрощался с этой странной нежданной мыслью. В воспитании своих-то детей он почти не принимал участия. Всё работа да работа. Не вешать же и чужого ребенка на Жанну.
– Дедя, ласкази мне скаську.
Это Верочка уже вернулась из палаты и дергала Кипарисова за рукав пиджака.
– Сказку? Значит, сказку…
На ум мужчины ничего не шло. Единственное сказочное, что он читал за последние 50 лет, был сегодняшний мейл «от Метролога». Может его перетолковать на детский лад? А почему бы и нет? Переиначил же он цитату.
– Значит… хм… как там обычно начинается?
– В некотолом цалстве… – пришла на помощь Верочка.
– В некотором царстве, в некотором государстве жил-был… народ. Да… народ. И творил этот народ всякие безобразия. А Бог… в смысле, Царь, ввел им законы: от сих до сих можно, а остальное нельзя – погрешность… хм… грех, то есть. Но почти никто эти законы не исполнял, а если и исполнял, то не полностью. И стали люди от своих беззаконий болеть и умирать. Тогда Царь послал Сына, чтобы Тот… как бы это сказать?… наладил связь с общественностью. А люди не хотели Его слушать и погубили. Но Царевич оказался таким добрым, что ожил и… и дальше я не помню. Короче, все стали жить долго и счастливо.
Да-а-а… Ну и ерунда у меня получилась!
– Холосая скаська. А есё?
– Нет, Верочка, мне уже пора идти, а сказки пусть тебе другие рассказывают.
Из терапевтического отделения Кипарисов выскочил красный и недовольный собой. Каждый месяц он писал научные статьи, а элементарную сказку сочинить ребенку не смог. Какое там удочерение? Сиди в своем офисе и не высовывайся, «дедя». На благотворительность, видишь ли, его потянуло!
К палате сына Кипарисов подошел какой-то потерянный, но быстро взял себя в руки, и когда стучался, его лицо уже излучало оптимизм, а своему сердцу он велел помалкивать.
Марк располагался в одноместной оплачиваемой палате с кондиционером, WI-FI и с дополнительной кроватью для сиделки. Первое время после операции эту кровать занимала его жена Елизавета. Но после Марк отправил ее домой, чтобы та пришла в себя после больничной кутерьмы и отдохнула. Сейчас койка пустовала. Жена должна была прийти через час.
– Ты ко мне прям как к маленькому – всегда с подарком, – не то возмутился, не то обрадовался Марк, видя, как отец из борсетки вытаскивает его любимый шоколад.
– Что врачи?
– Обнадеживают. Возможно, даже на этой неделе выпишут.
– Замечательно! Хоть одна хорошая новость за день.
– Вообще-то эта новость не единственная. – Марк как-то странно сглотнул и зачем-то стал нервно разглаживать складки на своем пододеяльнике. – Это еще не точно. Возможно, я тороплю события… короче… не исключено, что ты скоро станешь дедушкой.
Глаза Кипарисова округлились. В радостном возбуждении он вскочил и кинулся обнимать сына.
– Поздравляю! Я знал – у вас получится! Мой сын! Моя школа! Я скоро буду дедом!!! Ты понимаешь? Де-дом! На каком сроке Елизавета?
– Нет. Ты не понял. Лиза не беременна, – смущенно залепетал Марк, кляня себя, что неправильно выразился
– А-а-а…, – разочарованно протянул Кипарисов, но тут же новая догадка осветила его лицо восторгом. – А!! Значит, вы все-таки решили ко мне прислушаться и пойти на ЭКО? От своих обещаний не отступаюсь. Если нужны будут финансы, сколько потребуется – помогу. Я давно говорил выкинуть из головы все эти ваши бредни про убийство лишних зародышей. В жизни побеждает сильнейший.
– Па! Мы решили усыновить ребенка из детского дома.
– Вы… что?
– Мы решились на усыновление.
– Ты верно больничной каши объелся или еще от наркоза не отошел! – рявкнул Аверкий Степанович так громко, что у Марка зазвенело в ушах. – Слышал про такое слово «генетика»? Какая-то «ночная бабочка» залетела от бандита, а вы их выродка будете воспитывать? Могу себе представить, кем он станет, когда подрастет…
– Па…
– Если своего ума нет, то хоть бы нас с матерью пожалели!
– Папа!!! Никакой это не выродок. Она вообще девочка.
– Еще лучше! Пойдет в мамашу и вам тоже в подоле принесет.
– Ты можешь просто выслушать без всяких комментов? Это девочка. Родители у нее были самые обычные, но погибли в автокатастрофе. Да ты и сам можешь убедиться, что это вполне нормальный ребенок. Она находится этажом ниже. Зовут ее Верочка.
«Еще 15 минут назад он был бы просто счастлив узнать, что для Верочки нашлась приемная семья… какая-нибудь»
Перед глазами Кипарисова всё поплыло. Он сел на соседнюю кровать, пытаясь привести в порядок свои разлетевшиеся мысли и чувства. Еще 15 минут назад он был бы просто счастлив узнать, что для Верочки нашлась приемная семья… какая-нибудь… на стороне. От Марка же он ждал настоящих внуков – истинных продолжателей рода Кипарисовых.
Время шло. Отец молча глядел в пол. Сын, не замечая, что делает, накручивал угол пододеяльника себе на палец. Затем он встал и подошел к окну.
Уже включили фонари, и теперь не было видно серых тяжелых туч, бетонной плитой целый день нависавших над городом. Опять шел мокрый снег. Снежинки, подгоняемые ветром, с шуршанием ударялись о стекло больничного окна и медленно по водянистым струйкам сползали к подоконнику, образовывая на нем липкие снежные кучи.
– Хорошо внутри, да, пап? – внезапно прервал молчание Марк. – Я всегда любил смотреть на непогоду из домашнего окна. На улице дождь или ветер лютует. Помнишь, как перед ливнем задувает? Летит мусор, пыль, женщины держатся за юбки, чтобы не задирались… Потом как ливанет! Кто-то бегом успевает спрятаться под подъездный козырек. Кто-то насквозь промокший уже и не спешит никуда. А я все смотрю со стороны, смотрю… в тепле, в уюте, словно в телевизоре слежу за ними.
Но невозможно в этой жизни только брать и наблюдать. В конце концов настает время, когда нужно вкладывать в других и отдавать. Когда я смотрю в Верочкины глаза, то понимаю – нельзя оставлять ребенка в беде только потому, что так тебе ненапряжно. На этом свете именно руками людей Бог творит счастье.
Ты, папа, не переживай. Мы с Лизой уже давно об этом думали. Хорошенько всё взвесили. Даже документы уже собрали. А тут как ответ на наши молитвы – это чудо в перьях.
При последних словах Марк усмехнулся, вспомнив торчащие во все стороны Верочкины косички. Если бы он смотрел не в окно, то, наверное, заметил бы, что застывшие в каменной маске уголки губ Аверкия Степановича помимо его воли тоже слегка сдвинулись по направлению к ушам. Не иначе как перед его мысленным взором предстала недавняя африканская «тумба-юмба».
– Она даже чем-то на маму похожа, – продолжал Марк свой монолог, – такая же смышленая и востроносая. Ты её полюбишь. Верочку невозможно не полюбить. И знаешь… прости меня за шашлыки. Я был неправ, что не приехал.
Проглотив неизвестно откуда взявшийся в горле комок, Аверкий Степанович глухо произнес.
– Мне-то что? Это ваша жизнь, – и чуть погодя едва слышно добавил, – матери сам расскажешь.