Безусловно, самым показательным событием культурной и общественной жизни 2015 года стала новосибирская постановка «Тангейзера». Особенно если под «постановкой» понимать не только действо на сцене, но и весь последующий резонанс в общественном пространстве: в конце концов, реакция публики – это ведь всегда существенная часть культурного процесса, а в данном случае – особенно, поскольку сложно подозревать, что эта реакция не предугадывалась режиссером.

Ровно год назад, 5 апреля 2015 года, новосибирский «Тангейзер» завершился финальным аккордом на центральной площади города – площади Ленина. Тот митинг одни посчитали митингом «против клерикализации общества», другие – митингом «за право на публичное кощунство». История с «Тангейзером» заново всколыхнула и борьбу против «религиозных чувств верующих», начавшуюся сразу после принятия новой редакции статьи 148 УК, и критику власти, в том числе за «сращивание Церкви и Государства», и другие «антиклерикальные» и «антивластные» темы и проекты. Словом, органично вписалась в основное русло российской истории 2010-х годов.

Тогда, год назад, о кулябинской постановке пришлось писать много и подробно: и о пикантных особенностях нравственной позиции режиссера, и о парадоксах свободы творчества в гражданском обществе, и о подлинном смысле изначального, вагнеровского «Тангейзера». Но сегодня куда интересней поговорить о социокультурном смысле всей этой истории с новосибирским спектаклем.

Если этот смысл описать одной фразой, то это – борьба с ветряной мельницей «клерикализации», ставшей одной из главных фобий нашего времени. И, продолжая разговор о тенденциях в нашей сегодняшней истории и культуре, начатый ранее статьей о «цивилизационной развилке», на которой оказалась сегодня Россия, тему «ползучей клерикализации современной России» хотелось бы рассмотреть на одном, но очень показательном примере. Потому что история с судом по делу об административном правонарушении при постановке «Тангейзера» в НГАТОиБ сама сыграла немаловажную роль в распространении антиклерикальных страхов. И на этом сюжете стоит остановиться подробнее, хотя бы ради разбора технологии создания этого мифа.

Стал ли суд и вся последующая история (в т.ч. со сменой руководства театра) тем страшным прецедентом клерикализма, которым его пытались зачастую изобразить?

Провокационная задумка режиссера в духе «перформансизма» была очевидна: стереть грань между судом на Тангейзером (в сюжете постановки НГАТОиБ) и общественным судом над «Тангейзером»  в реальной жизни. Эту идею недвусмысленно заявлял «тизер» к оперной постановке, в которой главный герой на красной кинематографической дорожке появлялся в фирменном капюшоне самого Тимофея Кулябина. Видимо, по мысли режиссера это было бы красноречивым «приговором» нашему обществу, погрязшему в клерикализме (о том, что задача режиссера – заставить публику сочувствовать кощуннику-кинорежиссеру, Кулябин говорил прямым текстом в ранних интервью на тему спектакля).

Однако реальный суд по поводу постановки НГАТОиБ к оперному судилищу над кощунником-режиссером никакого отношения не имел, как бы ни хотелось кому-то доказать обратное. И вот почему.

Во-первых, судя по тексту судебного документа, у Церкви не было никаких претензий к «идеям» режиссера. У нас свобода слова, и свои мысли (не противоречащие законам, которые защищают права других людей, разумеется) высказывать волен любой. Вопрос о формах, в которых эти мысли высказываются: о том, насколько эти формы безопасны или разрушительны для культуры, для общества. Кощунственных форм быть не должно, законы об этом есть в большинстве стран земного шара. Поэтому было весьма неловко читать многочисленные «оправдания» защитников Т. Кулябина (и даже экспертов в суде) на тему «что же именно хотел сказать режиссер на самом деле». То ли эти люди свято верили в то, что Церковь хочет контролировать их помыслы, а государство – судить за «мыслепреступления», то ли усиленно делали вид, что верят, поскольку по существу возразить им было нечего.

Было странно читать защитников постановки, которые исходили из того, что режиссера «судят за мысли». Все-таки оригинальные мысли и оскорбительное использование священных образов – это очень разные вещи.

Ну а во-вторых, история с судом по делу «Тангейзера» показала, что Церкви в нашем обществе (по крайней мере, в некоторых субъектах федерации) не только до клерикализма, но и до простого равенства с идейными оппонентами еще ой как далеко. Но обо всем по порядку.

 

МЕДИНСКИЙ В РОЛИ МАКЕДОНСКОГО

Вся история с увольнением и назначением нового директора оперного театра – это, конечно же, классический случай выбора между злом большим и злом меньшим. Злом – исключительно с точки зрения государства, разумеется, пытавшегося, на мой взгляд, максимально сохранить лицо, и в придачу избегнуть еще большей конфронтации в обществе. Потому что скандал, имевший в итоге место – цветочки по сравнению с тем, что могло бы быть, развивайся события так, как они развивались. И Владимир Мединский выступил здесь, как ни иронично это прозвучит, в роли Александра Македонского, разрубив гордиев узел, заботливо накрученный для него в столице Сибири.

Как известно, прокуратура готовила апелляцию после оправдательного приговора Б. Мездричу и Т. Кулябину. А теперь читатель может судить сам, нужна ли была государству очередная история в духе «Пусси Райот», где адвокаты делают все возможное, чтобы их подопечных «закрыли по полной». То есть заботливо лепят из них «жертв режима» (ведь адвокаты типа Фейгина – это конечно, не столько адвокаты, сколько имиджмейкеры). Можно, например, вспомнить, как во время процесса «Пусси Райот» адвокаты максимально затягивали этот самый процесс, многократно требуя дополнительного времени для ознакомления с делом. Оно и понятно: вдруг освободят прямо в зале суда, так хоть подольше подержать в предварительном заключении, для имиджа полезно. Да и летом, в период отпусков, не давал судебный процесс нужного резонанса, осени хотелось дождаться. А чтобы добиться эффекта, адвокаты умудрялись в суде повторять оскорбительные и провокационные высказывания в духе «Храм Христа Спасителя вовсе и не храм», и тому подобное, максимально настраивая суд против себя. Но все это могло бы оказаться детскими играми по сравнению с тем, что вызревало в Новосибирске. Поскольку тут сплошной провокацией оборачивался сам оправдательный приговор, и те «аргументы», на основании которых он был вынесен.

Конечно же, обвинительный приговор после апелляции, да еще многомесячное разбирательство перед этим приговором – это куда более резонансно. И по делу кулябинского «Тангейзера» в итоге не могло быть иначе. Если бы не Мединский.

Чтобы это понять, достаточно проанализировать постановление суда, прекращающее производство по данному делу «в связи с отсутствием состава административного правонарушения», и увидеть, какими же нитками была шита эта оправдательная формулировка.

Процитируем показания главного свидетеля защиты, «свидетеля №2» из постановления суда – именно его экспертизу суд счел единственным и главным аргументом. В заключении преподавателя МГУ, кандидата философских наук, доцента Владимира Винокурова, главный тезис таков: «Опера не содержит христианских символов, лишь аллегорический образ предмета поклонения и почитания»

И это при том, что и тысячи зрителей, и суд на видеоматериалах видели Крест на сцене, и Распятие на постере в декорациях. Что же имели право в этом случае рассматривать светские эксперты в деле по кулябинскому «Тангейзеру»? А вот что: «Похож ли крест у Кулябина на крест Мальтийского ордена, на крест Скорой помощи и т.п. – или похож на христианский крест до такой степени, чтобы исключить иные интерпретации?». И экспертом в суде по этому вопросу мог бы выступать интернетовский Капитан Очевидность. Потому что – да, это был именно христианский крест, важнейший христианский символ, и это был образ Иисуса Христа, взятый из Евангелия (упоминания Евангелия в буклете к постановке исключают иные толкования).

ОТВЕТЬТЕ СЕБЕ НА ВОПРОС: ЯВЛЯЕТСЯ ЛИ ХРИСТИАНСКИЙ КРЕСТ РЕЛИГИОЗНЫМ СИМВОЛОМ? ПО РЕЗУЛЬТАТАМ СУДЕБНОГО ПРОЦЕССА В НОВОСИБИРСКЕ ОКАЗАЛОСЬ, ЧТО НЕТ, НЕ ЯВЛЯЕТСЯ. ВЫ ПО-ПРЕЖНЕМУ ВЕРИТЕ В КЛЕРИКАЛИЗАЦИЮ?

Давайте представим, что прокуратура при апелляции обратилась к нескольким кафедрам религиоведения с одним-единственным  вопросом: «является ли данный крест (изображение прилагается) христианским, и является ли христианский крест – религиозным символом?». Как вы думаете, смогло бы позволить себе экспертное сообщество ответить отрицательно на такой однозначно поставленный вопрос? Господин Винокуров позволил себе это прямо в суде. И суд это принял: «не содержит предмета почитания в христианстве… не содержит предмета поклонения и  почитаниянет предметов религиозного почитания».

В целом же логика экспертов и свидетелей защиты была гениально проста: раз на сцене художественная постановка, то есть некий авторский художественный мир, значит, к реальности это никакого отношения не имеет, и задевать реальность не может. «Это же все про выдуманного (Кулябиным) Христа, а не про настоящего, истинного. Истинный в Евангелии, а на сцене выдуманный» – примерно так высказывались оба московских религиоведа, легко жонглируя словами и незаметно заменяя терминологию (потому что есть в эстетике термин «вымышленный персонаж», но в данном случае он принципиально неприменим).

Мысль эта о некоем «выдуманно-вымышленном Христе Кулябина» повторялась многократно, на все лады. Только вот ведь незадача: если эта мысль верна, то, во-первых, все художественное творчество вообще никакой ценности не имеет (раз к реальности не имеет отношения), во-вторых, в художественных произведениях можно говорить любые гадости про кого угодно из живущих на свете – про целые нации, про меньшинства, наконец. Ведь в итоге-то все равно получатся гадости про «выдуманных персонажей», не правда ли? Однако простой мысленный эксперимент по переносу логики экспертов защиты на остальное искусство и на других персонажей обнаруживает, что с этой логикой что-то не в порядке. По крайней мере, невозможно представить себе В. Винокурова и Б. Фаликова, защищающих таким способом какой-нибудь пасквиль в адрес меньшинств в суде Соединенных Штатов.

ПО СУТИ, СВИДЕТЕЛИ ЗАЩИТЫ СОВЕРШИЛИ ТЕРМИНОЛОГИЧЕСКИЙ ПОДЛОГ, «СПУТАВ» В СВОИХ ЭКСПЕРТНЫХ ЗАКЛЮЧЕНИЯХ ПОНЯТИЯ «ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ОБРАЗ» И «ВЫМЫШЛЕННЫЙ ПЕРСОНАЖ».

Если говорить совсем прямо и называть вещи своими именами, то упомянутые эксперты в суде совершили терминологический подлог, намеренно отождествив (или спутав) термины «художественный образ» и «вымышленный персонаж», и вся дальнейшая защита на этом и строилась. Это сможет увидеть любой специалист по литературе, искусству и т.д., ознакомившись с цитатами из выступлений экспертов в суде. Например, вот с этой: «Евангельский образ Иисуса Христа — тот, кому мы поклоняемся. То, что в театре, литературе, искусстве, — вымышленный образ Иисуса Христа» Если честно, то после этой цитаты вспоминается хлестаковское: «а есть другой «Юрий Милославский», так тот уж мой».

ДИСТИЛЛЯЦИЯ СПИРИТУСА

Отдельного рассмотрения заслуживают слова эксперта В. Винокурова «…содержит лишь аллегорическую и метафорическую образность (предмета поклонения и почитания)». Для любого специалиста-гуманитария очевидно, что эта наукообразная конструкция – пустой набор слов. Не может быть «аллегории Христа» или «аллегории креста»: загляните в словарик, значение слова «аллегория» (олицетворение абстрактных понятий) исключает это. То же с метафорой: что значит «метафорическое изображение Иисуса Христа» по отношению к постановке? Там присутствуют сами священные образы – а уж какое значение они в итоге приобретают, совершенно неважно: присутствия образов на сцене это не отменяет. Потому что «мировоззренческие символы, эмблемы и знаки» распознаются и оцениваются не по их индивидуальным интерпретациям в том или ином контексте, а по их общеизвестной форме, с которой в данном обществе всегда ассоциируется их общеизвестное значение.

Но самое интересное заключается в том, что все многочисленные рассуждения экспертов про метафоры, аллегории, «воображение Вагнера», «фантазии Кулябина» и тому подобное суд вообще принял во внимание. Ведь имел полное право не принимать, поскольку экспертиза была заявлена как религиоведческая, и, согласно цитируемому нами постановлению суда, должна содержать ссылки на использованную в экспертизе специальную литературу. Какие же труды по религиоведению исследуют проблемы художественного вымысла, метафоризации и аллегоричности, и прочие искусствоведческие проблемы? Не занимались ли эксперты-религиоведы в суде теми вопросами, которые никак не относятся к их области знания? Имели ли они право на это, если не способны в своей речи различать понятия «образ» и «персонаж», корректно употреблять ключевое понятие эстетики – «художественный вымысел», и отличать его от «выдумки», чему будущих специалистов по соответствующим профилям учат еще на первом курсе?

Как понимать, например, такой оборот в «заключении эксперта»: «аллегорическая и метафорическая образность, созданные исторической наукой 19-20 в.в.»? Не перепутал ли автор оборота  историческую науку и искусство?

А как читателю понравится такой религиоведческий термин из судебного постановления: «двойная дистилляция вымысла»? Возможно, кандидат исторических наук Борис Фаликов – большой эксперт в области двойной дистилляции, но ведь в суде слушалось дело отнюдь не о контрабанде шотландского виски. Хотелось бы увидеть определение этого термина в учебнике по религиоведению.

Почему же произошла подмена религиоведческой экспертизы (которая могла бы установить, например, узнаваем ли христианский крест на сцене НГАТОиБ) каким-то потоком из перепутанных искусствоведческих и иных терминов – хотя никто из экспертов защиты, передавших свои заключения в суд, искусствоведом не являлся? Для справки: один из экспертов по образованию – химик и философ, чья область научных интересов – «наука и религия, эзотерические учения и герметическая традиция», второй – историк, специалист по новым религиозным движениям.

ЦЕЛЬ ОПРАВДЫВАЕТ СРЕДСТВА?

Однако один из выводов, сделанных экспертом со стороны защиты, заслуживает серьезного отношения, поскольку очень полезен для понимания сути всех споров вокруг «Тангейзера». Б. Фаликов констатировал, что в постановке Т. Кулябина «фигура Христа и постер являются художественным приемом». Вот именно этот тезис важно зафиксировать: право на «кощунство как художественный прием».

Если бы Кулябин исследовал тему «кощунства в культуре», т.е. отображал ее художественными средствами (как пытался убедить публику о. Андрей Кураев), была бы совсем другая история. Описание чужого кощунства, изображение кощунства не проблема для Церкви – Достоевский еще и не то описывал и изображал. Но в том-то и дело, что Б. Фаликов прав: здесь не художественное описание кощунства, не кощунство как предмет изображения (в вагнеровской опере темы кощунства как такового вообще нет). Здесь – кощунство как собственный авторский художественный прием. И вся защита – и в суде, и в глазах общественного мнения – строилась лишь на том, чтобы объяснить «необразованной публике»: кощунствует Кулябин с благими намерениями, у него это служит высокому художественному замыслу. Да, осознанно шел на скандал, вызванный кощунством (скандалу посвящена и отдельная статья в буклете, и «ранние» интервью самого Кулябина), но – ради высоких целей! Собственно, и «Пусси Райот» оправдывали именно по этой логике: кощунствовали сознательно, но не с целью просто оскорбить, а ради того, чтобы через скандал привлечь внимание к своему «мессиджу», т.е. с целью самовыразиться, явить миру свой протест и т.д. и т.п. Что же может быть выше искусства? Особенно, если художник считает, что он по умолчанию стоит выше общества

Вот здесь и кроется коренное непонимание того, на чем основаны «религиозные чувства верующих», а именно – непонимание отношения верующих граждан к святыне. Потому что святыня, если она именно святыня – не может быть «средством», не может быть разменной монетой для каких-то «более высоких» целей. Она сама – «высшая». И она – всегда святыня, а не только «по выходным». Так, если для кого-то человеческая жизнь является священной, то он никогда не примет логики Раскольникова: напомним, тот не ради выгоды убивал, для него убийство было лишь средством самопознания (согласитесь, высокая цель!). Не примет он и логики Брейвика, для которого массовая бойня была именно «художественным приемом»: способом выражения своего протеста, своих идей. Такая вот разница между «изображением преступления» и «преступлением как художественным приемом».

Поэтому бессмысленно в духе дипломированных фарисеев рассуждать о двух и более «больших разницах» между «актером, играющим Христа», «актером, играющим актера, играющего Христа», и, наконец, «режиссером, который выводит на сцену актера, который играет роль режиссера, который снимает в порно актера, который играет в том фильме Христа». Для религиозного сознания святыней является всегда и сама форма святыни (что и учтено в законе), и религиоведы не могли не знать об этом.

В целом же, анализируя показания экспертов и свидетелей защиты, поневоле жалеешь, что при даче показаний в суде клясться на Библии им не приходилось.

РАЗНИЦА МЕЖДУ ИЗОБРАЖЕНИЕМ ПРЕСТУПЛЕНИЯ И «ПРЕСТУПЛЕНИЕМ КАК ХУДОЖЕСТВЕННЫМ ПРИЕМОМ» ПРИНЦИПИАЛЬНА. В СЛУЧАЕ ТИМОФЕЯ КУЛЯБИНА ЕГО ЗАЩИТНИКИ ДОКАЗЫВАЛИ, ЧТО ЭТО БЫЛ «ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ПРИЕМ».

Почему же суд не увидел всех описанных выше нелепостей в построениях защиты? Ответом может стать одна фраза из постановления суда, которая красноречивее всех наших слов свидетельствует об уровне, на котором все проходило. Слова доктора богословия о том, что «осквернение Евангельского образа Иисуса Христа, изображенного на неприличном постере в позе распятия» было именно осквернением, поскольку представляло собой «визуальное наложение порнографического (изображения) на сакральное, священное (изображение)», в постановлении суда оказались процитированы как … «наложение сакрального на священное». Суд оказался настолько далек от всей этой проблематики и терминологии, что в судебном постановлении сам перепутал «порнографическое» с «сакральным». Впрочем, в отличие от Кулябина, суд сделал это непредумышленно.

ОСОБЕННОСТИ НАЦИОНАЛЬНОГО СУДОПРОИЗВОДСТВА

Но вот дальнейшее – это уже осознанная позиция судьи. Цитируем постановление: «В буквальном толковании … эти положения законов не относят к числу предметов религиозного почитания Евангельский образ Иисуса Христа». То есть свидетели защиты несколько часов доказывали (вопреки тому, что черным по белому было написано в буклете кулябинского «Тангейзера»), что, мол, «опера основана на вымышленных событиях и все совпадения с Евангелием случайны». А судья все их усилия свела на нет: оказывается, зря от кощунства отмежевывались, ведь согласно букве закона, Евангельский образ Христа никто в христианстве не почитает: он «не относится к числу предметов религиозного почитания». Кощунствуйте на здоровье. Почему же она решила толковать законы настолько буквально, что в итоге оказались проигнорированными очевидные факты? Гадать не будем, ясно одно: апелляционный суд едва ли согласился бы с таким радикальным буквализмом.

Ну а самое интересное для апелляционного суда – конечно, отказ судьи признавать христианский крест, т.е. изображение Распятия, предметом поклонения, а его наличие на порно-постере – «издевательством, циничным поруганием, унижением почитаемых гражданами знаков и эмблем» (формулировка состава правонарушения из судебного постановления). Формальная логика отказа – оказывается, в прокурорском постановлении Крест нужно было рассматривать отдельно, а не как составную часть Евангельского образа Христа. То, что в христианстве одно без другого немыслимо и постоянно друг другу сопутствует, о чем как раз свидетельствовал в качестве эксперта доктор богословия (уж в вопросах вероучения его можно считать экспертом, хотя данный факт и так из разряда очевидных) – это судья во внимание не приняла. Принципиальная позиция. И это при том, что в самом постановлении суда, в описании состава преступления по данной статье прямым текстом дано: «к знакам и эмблемам мировоззренческой символики относятся знаки как религиозного, так и нерелигиозного характера – православный и католический крест, … и т.п.». То есть решение суда прямо игнорирует описание состава преступления, данное в том же постановлении.

Вот такой багаж получал по делу «Тангейзера» апелляционный суд, если бы дело дошло до апелляции.

Так что, как и в случае с «Пусси Райот», государство здесь защищало свои интересы. Тогда оно защищало само себя от волны «креативного хулиганства», которая вполне отчетливо вырисовывалась, поскольку вся акция с хулиганствами «Пусси Райот» от начала и до конца была спланирована, и смысл ее был прост: «делай как я». И стратеги во власти не могли не видеть, в какую очередную «цветную историю» их затягивают, и стали рубить на корню, остужать горячие головы, чтобы неповадно было каждому, захотевшему за «15 минут славы» (да еще «за пригоршню долларов») отделаться потом 15-ю сутками – ведь таких у нас наберется больше чем достаточно. А в 2015 году государство в лице Мединского сделало «разменной монетой» уже репутацию Церкви, поскольку, разрубив гордиев узел с руководством театра и внешне решив проблему с дальнейшим кощунством, тем самым оставило этот фантастический оправдательный приговор без апелляции. Так что к клерикализации эта история точно никакого отношения не имеет.

***

Вот такой получилась на самом деле эта «история одной маленькой клерикализации в отдельно взятом субъекте федерации». Не правда ли, отличается от того, что обычно рисует нам на эту тему информационное пространство?