«А что я-то делаю?» — мелькнуло у нее. Точно так же ее водили по улице мама и бабушка: не порти варежки, не трогай ничего, быстрее, надо туда, сюда…но разве это правильно? А ей – разве было хорошо оттого, что она не могла даже потрогать снег?
Когда Лариса была маленькой, она надавала себе кучу обещаний. Что никогда не ударит своего ребенка, особенно по лицу, потому что это очень страшно. Что ее дети будут гулять на улице, лазить по деревьям, кататься с горки, а не только делать уроки и беспрестанно убираться в комнате. Что она не будет жутко кричать на детей и никогда не увидит, что они забиваются от нее в угол и закрывают руками голову. Никогда не скажет «так тебе и надо», если ребенок упадет или ударится. А если чем и обидит своего ребенка – то признает это. А не будет говорить «ничего такого не было, как ты смеешь врать».
Став взрослой, она об этом не думала. Думала о себе, о том, как, вырвавшись от родных, сможет жить как мечтала. И на волне такой радости запоздалого бунта пришла в церковь: немалую роль в этом сыграло то, что родители были воинствующими безбожниками.
Ей, образованной и любящей читать, было открыто всё: Евангелие, творения святых отцов… Но почему-то она всё чаще выбирала брошюрки, на многих из которых и с лупой было не отыскать слов «По благословению…». В брошюрках утверждалось, в том числе, что у настоящих верующих дети рождаются сплошь послушные и здоровые, а если это не так – то ты страшный грешник и теперь должен отказаться от всего, кроме молитв, особенно ночных, а ребенка воспитывать в крайней строгости и аскезе, давать поменьше еды, чтоб не разожглись страсти, а главное – наказывать.
«Неужто грешники?» — думала Лариса, когда семейные пары приносили к Причастию больных детей или когда вздыхала уставшая прихожанка-мать, чье чадо громко рыдало. Перед ее глазами был пример прекрасной, просто-таки праведной семьи, где родился больной сын, так и ходил он, уже седой, улыбаясь, с отцом за ручку в церковь… «У них, наверное, мученический венец»,- решила Лариса, чтоб не ломать такую стройную картину брошюрочного мира. Напрасно увещевал ее муж взять в руки том Григория Богослова или Иоанна Златоуста с домашних полок, сплошь уставленных книгами, и почитать о любви Божией к людям и сострадании к ближним: Лариса упрямо оставалась при своем мнении. Однажды в храме мимо нее проходил старенький батюшка, у которого она иногда исповедовалась. Он задорно, по-ребячьи посмотрел на нее и сказал:
— Жил монах Мних, имел много книг! Но он спал на них, не читал их и не знал, что в них!
— Да, да, батюшка, я грешная, я мало читаю Священное Писание, — закивала беременная Лариса и направилась к очереди на исповедь.
Роды оказались тяжелыми, ребенок сильно пострадал, пострадала и мать.
Лариса была не на грани, а за гранью отчаяния. Родственники, с которыми временно жили молодые, постоянно обвиняли молодую мать в неумении воспитывать, в лени и тунеядстве, муж приходил с работы уставшим и, разумеется, не всегда довольным… «Но ведь я все делала правильно!» — плакала Лариса. Не в силах выдержать чувства вины, она начала злиться на собственного малыша. Ей бы посоветоваться с батюшкой, но немощи, свои и сына, крепко держали ее дома. Супруг, приложив все силы, смог найти возможность уехать туда, где семья смогла жить одна. Но Лариса уже могла и зло окрикнуть, и шлепнуть еще совсем маленького сынишку. «Я воспитываю!» — думала она, помня, как родственники называли ее ребенка «невоспитанным эгоистом», когда он еще не умел и держать голову. Эгоист… Да. Её тоже в детстве называли эгоисткой, если она смела что-то просить или просто делать что-то без спросу, что ей нравилось: играть в куклы, бегать по комнате. Когда она учила буквы, то подписала однажды к картинке с плачущим ребенком в детской прописи: ИГАИСТ.
«Эгоист», держа в пухлой ручке соску, нежно улыбался Ларисе из кроватки…
Малыш рос, получая от матери крики, а иногда и настоящие удары. Из-за этого начались ссоры с мужем. «Вот здесь написано, что надо наказывать! Ты посмотри, что он творит!» — оправдывалась она.
— Да ты черная вся, на себя посмотри! – как-то сказал муж.
Черная. Она вспомнила, как однажды тот самый батюшка после исповеди отечески привлек их к себе, их головы коснулись его епитрахили, и сказал: «Ангелята»… А кто она теперь? Лариса остолбенела и впервые пообещала себе, что больше никогда-никогда… Но не всегда могла себя сдержать, «не так просто выкорчевать раскормленную страсть» — позже прочтет она где-то. Однажды малыш, уже садовского возраста – в детский сад Лариса его, разумеется, не отдала, там же могут быть дети из грешных семей! – сказал матери что-то, что ей не понравилось. Она вмиг вскипела, схватила его за руку и собралась ударить его по лицу. И тут она поняла, что делает. Она остановилась потому, что… не могла понять, как ей попасть по такой маленькой щечке!
Она убежала, закопалась лицом в подушки, лицо горело, будто вернулось ее детство и это ее сейчас, не давая увернуться, били по лицу. Она звала себя последними словами, она готова была на что угодно – лишь бы все вернуть, лишь бы никогда не обращаться с ребенком так, как обращалась она… но ведь надо воспитывать, а как, она не умеет…
На своей голове она ощутила маленькую ладошку.
Малыш осторожно гладил мать по спутанным волосам.
Хлопнула дверь, потянуло морозным воздухом:
— Вот и я вернулся, где мои хорошие? Что, что случилось, что плачем?
— Отвези меня в храм, пожалуйста, — прошептала Лариса и громко разрыдалась.
В храме было темно и тихо, служба уже закончилась. Муж отлучился помочь алтарнику в притворе. Сынишка тоже направился к двери, попытался ее потянуть. «А ну иди сюда!» — прошипела Лариса – и сама себе закрыла рот, и боялась теперь поднять глаза на икону Божией Матери, с любовью и скорбью в глазах обнимающей Сына.
— Вот правильно закрываешь, — послышался голос. – А если не можешь сдержаться, если потянет дома крикнуть или не дай Бог ударить –так выйди лучше в другую комнату и там будь, пока не остынешь.
Тот самый старенький батюшка участливо смотрел на нее.
— Батюшка, но я же читала про воспитание… — начала она.
— Жил монах Мних… — начал батюшка и улыбнулся. А потом повернулся к малышу: — Ну-ка, внучек, иди сюда, дорогой, вот так. Держи-ка конфету. Ты уж слушайся мамочку, милый. А ты, мамочка, не строжи сыночка, он еще совсем маленький. Где-то и побаловать можно. А как он тебя любит!
— Ангеленок мой, — шепнула Лариса, будто очнувшись от долгого страшного сна. – Сколько же ты терпел… Прости, прости меня… Батюшка! Помолитесь обо мне, пожалуйста…
***
«И что я прицепилась к нему с этими варежками, ну их, пусть ребенок играет…», — повторяла про себя Лариса. Столько времени прошло, а она все сдерживать себя не умеет, нет-нет да крикнет… еще и день сегодня ужасный, ветер-то какой разыгрался, и точно начинается метель, надо скорее домой. И зачем она так далеко отошла с ребенком от дома, аж на край поселка?
— Мама… — удивленно произнес малыш и остановился, держа мать за руку. Вот это да! Там, где она хотела обойти дома и пройти коротким путем, оказалась огромная наледь. Эта наледь простиралась во все стороны. Привычной тропы у старого, много лет назад заброшенного очень глубокого фонтана, похожего скорее на бассейн, не было: наледь вела точно к его краю. И она была наклонной.
— Так, сынок, давай-ка назад, — сказала женщина и обернулась. Малыш послушно отошел – и тут налетел сильный порыв ветра, и Ларисины ноги заскользили по наледи. Ветер, как живой, нес ее прямо к краю, она пыталась выбраться или хотя бы упасть – но она была уже почти у края фонтана, а там – Лариса точно знала – идут вверх отрезанные трубы, и уже были видны настоящие глыбы льда на его дне… «Как минимум перелом…а если головой об лед… Господи, как хорошо, что я отпустила Павлушкину руку!» — пронеслось в ее голове. Она зажмурилась.
Вдруг кто-то схватил ее за руку и с силой отдернул в сторону. Лариса неуклюже упала на бок – но теперь ее уже не тянуло вниз, она остановилась на самом краю, в небольшой выемке, а рядом оказалось что-то вроде тропки: в свете фонаря было видно, что здесь не так уж скользко и можно аккуратно пройти – если вновь не налетит ветер.
Она обернулась и увидела рядом с собой …
— Сынок, это ты?! – ахнула она.
— Надо быть осто`гожней, мама, — наставительно произнес пятилетний Павлушка. – Так и г`гохнуться можно.
— Ты меня спас, — выдохнула Лариса, все так же сидя на льду, припорошенному снегом. – Ты спас мне жизнь, сынок!
Павлушка кивнул, как взрослый, и протянул ей руку:
— Я тебя подниму!
…Они стояли на крылечке поселкового магазина. Ветер уже улегся. Лариса никак не могла отдышаться. В магазинчике они отогрелись, и теперь можно было идти домой. На небе зажглись звезды.
К магазину подъехала машина, посигналила. «Вот вы где!» — читалось по губам человека за рулем.
— Папа! – закричал Павлушка и осторожно начал спускаться по ступенькам. В самом низу лестницы он обернулся к матери и сказал:
— Мама, акку`гатней, а то опять упадешь! Ты под ноги смот`ги, а не на небо!
А мама, действительно, в какой-то момент забыла об осторожности и посмотрела на небо. Где-то там ангелы поют… Не ангел-хранитель ли, столько терпевший ее грехи, придал сегодня малышу недетскую силу, чтоб уберечь Ларису от беды, и спас обоих – и мать, и сына?
А еще там была одна очень яркая звезда. Она напомнила ей о звезде, что воссияла над Вифлеемом и возвестила миру рождение на земле Того, Кто спасет нас от смерти.
Но прежде, чем совершить дело человеческого спасения, Он — слабым младенцем – был носим руками самой нежной и кроткой Матери.
Об этом сейчас и думала Лариса.