Только вот новобрачным было за семьдесят. А «молодой» вообще сидел в инвалидной коляске. Правда, дедулю это совершенно не смущало. И он не сводил со своей избранницы нежного взгляда.

***

«Венчается раб Божий Василий с рабой Божией Асклипиодотой, во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа. Аминь», – возглашал отец Евгений.

При слове «Асклипиодота» свечница Ефросинья и местный бухгалтер Верочка дружно охнули и грузно опустились на лавку. «Молодая» и сама на Асклипиодоту реагировала странно – хихикала и с озорным огоньком в глазах косилась на жениха. Знали бы Вера с Фросей, как на самом деле ее зовут, они бы ещё не так охнули.

А по-настоящему Асклипиодоту звали Свободой. Точнее, не по-настоящему, а по-светски.

Так когда-то нарекли ее любящие родители, тракторист-передовик Егор и доярка-ударница Полина. Нарекли по большой любви к общемировому коммунистическому будущему – светлому и свободному от удушающего капиталистического гнета. И стала ни в чем не повинная новорождённая Свободой Егоровной Коноваленко.

А в Асклипиодоту она «превратилась» две недели назад, когда в районной больнице крестил ее отец Евгений.

В тот день и родственники, и медики весьма удивились, когда вредоносная бабка Freedom (как между собой ее многие называли) попросила вдруг позвать батюшку. Подумали все, что собралась она в мир иной и перед смертью решила, наконец, покаяться.

***

Была бабка Freedom человеком очень известным в узких кругах.

После выхода на пенсию, чтобы интересней было коротать время, решила она болеть. И не просто так, а смертельно. Это хобби удачно накладывалось на злокозненный от природы характер, и на ее фоне бледнел даже мольеровский Арган.

Изо дня в день из года в год она «умирала», чем несказанно отравляла жизнь родным и близким, которым то и дело приходилось вызывать ей скорую, реанимацию, дежурного врача, бегать в аптеку и делать какие-то немыслимые процедуры.

Она звонила детям и внукам в любое время суток: «Настал мой час, хочу обняться на прощанье». И они выслушивали подробный отчёт о всех ее многочисленных и леденящих кровь симптомах.

Большую часть пенсии она откладывала «на достойные похороны» и постоянно давала детям и внукам «последние распоряжения».

К слову, ее «похоронный капитал» был весьма внушителен – туда также вошло наследство Свободиного покойного мужа. Умер он десять лет назад. А Егоровна не слишком и переживала. Плохо они жили, ругались много.

На эти сбережения можно было не только достойно похорониться, но и воскреснуть и заново прожить жизнь.

Приемный покой содрогался, когда в него в очередной раз вносили стонущую бабку Freedom.

Притворяется Егоровна или правда помирает, с первого взгляда понять было сложно. Чаще притворялась. Но, верные клятве Гиппократа, медики опять и опять, скрепя сердце, реанимировали ее.

Вместо благодарности она часами рассказывала им и другим больным, как здесь всё плохо, ужасно и вообще тушите свет.

А если терпения у врачей уже не хватало и они авторитетно пытались воззвать к ее совести, то с ней тут же случался какой-нибудь неизвестный медицине припадок. И реанимационные мероприятия возобновлялись.

***

Но эта последняя госпитализация старухи Егоровны вызвала в больнице настоящую ажитацию.

В этот раз она, на удивление, не симулировала, и скорая помощь привезла ее по вполне объективной причине. Бабулю шандарахнул гипертонический криз.

Привезли ее не в традиционном халате, а при полном параде, макияже и причёске.

Пугающей симптоматикой было ее безропотное и даже кроткое выполнение всех врачебных рекомендаций. Капельницу она не выдирала, таблетками не плевалась, руку для тонометра протягивала и на всё говорила: «Спасибо».

В связи с этим был даже собран медицинский консилиум. У Свободы Коноваленко агония. А тут ещё и батюшку просят.

***

Но не для того позвала Свобода Коноваленко отца Евгения, чтобы с миром покинуть эту грешную землю. Наоборот, сейчас, как никогда, собралась она жить долго и счастливо.

И не просто жить, а «Пройдя все эти ваши божественные процедуры и вступив, так сказать, в организацию. Ну, вы меня понимаете…», – объяснила она отцу Евгению, показав пальцем вверх и многозначительно направив туда же округлившиеся до невозможности глаза со скрытым в них глубоким смыслом.

– Понимаю! – с самым серьёзным видом ответил батюшка.

И для подтверждения тоже широко и одухотворенно взглянул на больничный потолок, чем вызвал полное ее доверие. Религиозный консенсус был достигнут.

Он зачитал бабуле имена святых, чья память тогда праздновалась. Свободы в святцах ведь нет. К его огромному удивлению, она пожелала креститься в честь мученицы Асклипиодоты. Отец Евгений предлагал ей прожить новую счастливую христианскую жизнь хотя бы в качестве Апфии, которая тоже была в тот день.

– Городок у нас маленький, люди простые. Асклипиодоту могут и не понять. А Апфия хоть и тоже не какая-нибудь Маня, но хоть выговорить можно, – взывал он к остаткам бабушкиного рассудка, в которые он и сам слабо верил.

На что старушка объяснила, что будучи «в миру» Свободой, грех для христианской жизни выбирать менее изысканное имя. Да и Асклипиодота в переводе с греческого – дар Эскулапа. А врачи ей давно как родные. И лукаво подмигнула отцу Евгению слезящимся глазом. «Вот Ваське сюрприз будет», – добавила она…

***

«Больница, внучек, подождёт. Сначала в парихмахерскую».

– Бабуль, опять в больницу? – раздраженно спросил Егоровну за пару дней до того гипертонического криза и последующего Крещения приехавший по ее звонку тридцатилетний внук Петя. – Или сразу прощаться будем?

И по привычке начал искать ее полис.

– Больница, внучек, подождёт. Сначала в парихмахерскую.

Старушка задумчиво рассматривала в зеркале реденькие седые волосики.

– Надо же что-то с этим делать. И вот ещё, мне бы в магазин, а то надеть нечего.

– Эээээ…. Нуууууу…. Аааа….Кхе…

И не найдя больше, что ещё такого, подобающего моменту, сказать, двухметровый Петя тихо опустился на диван.

Вечером на экстренном семейном совете он рассказывал поражёнными родственникам, что на его глазах Свобода Егоровна, всегда думающая только о смерти, покрасила в парихмахерской скромные остатки былой шевелюры в платиновую блондинку. Потом прикупила себе несколько платьев и красные туфли. И палки для скандинавской ходьбы.

На Петин робкий аргумент: «Бабуля, ты осторожней с деньгами, это же неприкосновенный похоронный запас», – лишь легкомысленно отмахнулась. А на просьбы всё же заехать в больницу, ведь всё так странно и необычно, а в это время дня ей всегда плохо, отвечала решительным отказом.

– И даже ванночку для ног не сделала. А вместо настоя ромашки попросила сбегать в магазин за бутылкой вина, – закончил Петр рассказ и, наслаждаясь произведённым эффектом, победно оглядел находящихся в комнате.

***

На следующий день к дому Свободы Егоровны Коноваленко подъехала машина, в которой сидели ее дочь и Петина мать Ирина, двое сыновей Аким и Степан, троюродная внучка-хиппи Ульяна и знакомая медсестра-пенсионерка Тарасовна с аптечкой – вдруг что.

Пока взволнованные родственники решали, кому подниматься к бабуле в квартиру, она сама выпорхнула на улицу.

– Оба-на! – крякнула внучка…

И добавила ещё несколько непереводимых фраз.

– Во мамка даёт! – хором прохрипели сыновья…

Медсестра Тарасовна порылась в аптечке и что-то положила себе под язык.

Ветхозаветные деды у подъезда прекратили долбить своим домино, а самый старый, Петрович, встал на единственную ногу и оправился.

Старушки на лавочке, некоторые из которых были младше Егоровны, от неожиданности забыли ее обсудить и молча смотрели вслед. И шлейф духов раздувал их немолодые ноздри…

А та с весенним выражением лица легко летела куда-то по улице. Как будто не семьдесят ей с лишним, а семнадцать.

«Цок-цок-цок», – игриво стучали по мостовой красные туфельки на небольшом каблучке. Под цвет кокетливого платья. И так ловко перебирала варикозными ногами Егоровна, будто все последние годы не умирала ежедневно, а ходила по подиуму.

Ветер шевелил новую причёску «под Мерлин Монро», на лоб спадала лихая прядь, и она изящным жестом наманикюренной руки откидывала ее с лица. И улыбалась этому ветру, деревьям, цветам, одноногому Петровичу, себе … И сверкали и переливались на солнце золотые зубы.

– Интересно, деньги ее ещё на месте? – задумчиво пробормотала дочь Ирина. – А то старики с возрастом чудят… Так… Поехали за ней. Только тихо.

***

Путь Свободы Егоровны лежал на Бульвар Роз. Так его называли, потому что на всём его протяжении росли розовые кусты самых разнообразных цветов, сортов и размеров.

Оглядевшись по сторонам, она порхнула к одной из лавочек и замерла, взволнованно теребя руками маленький ридикюльчик.

Навстречу ей медленно поднялся старик в военной форме. Одной рукой он держал букет цветов, а другой опирался на палку.

Дедуля тоже замер и восхищенно смотрел на эти белые локоны, красное платье, старомодный ридикюль.

– Ну как? Как я вам? Вам нравится? – трепетал в глазах Егоровны немой вопрос.

– О! Вы восхитительны! – посылал он ей ответную волну флюидов.

Старик что-то сказал, старушка смахнула слезу. Бонтонным движением он вручил ей букет, Егоровна прижала его к губам. Дедуля порылся в кармане галифе и выудил оттуда какую-то маленькую коробочку. Он открыл ее, смущенно покашлял в кулак и протянул Свободе. Та достала из редикюльчика очки, нацепила на нос, всмотрелась, ещё всмотрелась, ещё и ещё… Ахнула, прижала одну руку к груди, другой прикрыла глаза. Мол: «Не могу, держите меня семеро!…» А потом протянула обе руки деду.

Да-да-да!!! Вы поняли. Свобода Егоровна Коноваленко влюбилась! Как девочка!

Это было то небезопасное для ее почтенных лет и давления шекспировское чувство, когда посреди улицы вдруг начинаешь петь «И Ленин такой молодой…», когда душа уходит в пятки, в животе порхают бабочки, а с лица не сходит идиотская улыбка и хочется весь мир обнять…. Даже родственников… И похоронного агента, который уже давно караулит у дверей.

– Как романтично! – прошептала прильнувшая к стеклу машины внучка-хиппи.

Медсестра Тарасовна всхлипнула и опять положила что-то себе под язык.

Аким и Степан закурили.

Старик со старушкой, взявшись за руки, опустились на лавку, и она положила ему платиновую голову на плечо. Ближайший розовый куст скромно закрыл бутоны.

– Это что такое, я не пойму? Это что за эротика? – вопрошала Ирина.

Тарасовна, не найдя больше ничего подходящего в аптечке, громко разрыдалась.

– А это кто ещё такие? – пробормотала Ирина.

Она только сейчас заметила, что из-за скромного розового куста за влюблёнными также наблюдали два здоровенных лба и крохотная женщина в платочке, которая едва доходила им до плеч.

– Так, чего рты раскрыли? – накинулась она на Акима со Степаном. – За матерью следит непонятно кто, а они расселись. Идите, узнайте, в чем дело.

– Мужики, огоньку не найдётся? – как можно индифферентней спросил Степан у лбов.

– Тсссс….Шшшшшш, – угрожающе зашипела кроха.

Лбы замахали руками, а один даже показал огромный кулак. Аким показал в ответ. Ситуация накалялась.

– Что вам, собственно, нужно от нашей бабушки? – пропищала из-за спин дядьев троюродная внучка-хиппи.

– Вообще-то это наш дедушка, – хором рявкнули лбы.

– Таки выследили, – раздалось из-за куста.

И дедуля раздвинул палкой ветки.

***

Уже полчаса на Бульваре Роз проходил несанкционированный митинг, организаторами и главными участниками которого были Ирина, Степан, Аким, хиппи Ульяна, Тарасовна с аптечкой, лбы Ваня с Вовой – братья-близнецы и внуки романтичного дедули, которого, кстати, звали Василий Матвеевич. А также крохотная Антонина Васильевна – дочь деда Василия и мама лбов. Женщина благочестивая и набожная.

Влюблённым была отведена роль зрителей и слушателей.

– Как вам не стыдно! – кричала Ирина на старичка. – Пожилой человек, а туда же. Думаете, если бабушка на ладан дышит, то можно и облапошить? Знаем мы таких… С цветочками… Пронюхали, что у умирающего человека капиталец имеется, и давай охмурять этим своим… Как его… НЛП!

– Я вообще-то ещё не…. – попыталась возразить Свобода Егоровна, поправляя прическу «под Мерилин Монро».

– Молчи, мама.

При слове «НЛП», благочестивая Антонина Васильевна испуганно перекрестилась и замахала руками, мол: «Свят! Свят! Свят!».

– Сами вы – НЛП! – наступали на Ирину лбы. – Наш дедушка – честный человек! Зачем ему ваш капиталец? У него у самого пенсия есть! Сами вы пронюхали. Обрадовались, что дед не в себе! Бабушку просунули… Молчи, дед! Дома поговорим!

– Сутенеры! – пискнула кроха.

И опять перекрестилась, на этот раз широко и удовлетворенно.

– Да как вы смеете! – задохнулась Ирина.

Тарасовна порылась в аптечке и сунула ей под нос нашатырь.

– Мама, поехали домой, – попытались поднять Свободу Егоровну с лавки Аким со Степаном.

– Так! Руки прочь! – разозлилась наконец та, махнула на них ридикюлем и схватилась за Василия Матвеевича.

– Покажи им, бабуль! – проявила сепаратистские настроения внучка-хиппи.

– Вызывайте скорую! – отрезала Ирина.

– Нет, ну а если это любовь? – раздалось у них из-за спин.

Все обернулись.

Увлечённые спором, родные парочки не заметили, как вокруг них собрались любопытные прохожие.

– Какая любовь, что они с ней будут делать? – недвусмысленно захихикала девушка игривой наружности и прильнула к прыщавому другу.

– Любви нет! Жизнь – боль! – мрачно произнёс бледный юноша в чёрном.

– Нет, ну а если правда любовь?! – выступила вперёд пожилая женщина. – А вы – скорую.

– Свободу пенсионерам! – выкрикнул какой-то дедуля в растянутых трениках, заправленных в носки.

– Опять цены на газ повысили, а вы говорите – свободу! – озвучил кто-то наболевшее.

– Граждане, с кем согласовано мероприятие? – поинтересовались двое полицейских. – Расходимся, расходимся.

– Свободу политзаключённым! – прокричала рыжеволосая короткостриженая дама средних лет и без чувств упала им на руки.

– Да воскреснет Бог и расточатся врази Его… – запела маленькая Антонина Васильевна.

Василий Матвеевич мрачно глядел на всё это, потом поднялся и стукнул палкой об асфальт.

– Молчать!

Все замерли. Полицейские вытянулись.

– Мы с Свободой Егоровной любим друг друга.

Он умолк, не зная, что ещё сказать.

– Ну вот, видите, я же говорила, – обрадовалась пожилая женщина. – Ну, продолжайте, продолжайте…

– Нууу… Ну и Свобода Егоровна согласилась стать моей женой, – с трудом закончил речь Василий Матвеевич, плохо владевший ораторским искусством.

Для закрепления сказанного он ещё раз сильно стукнул палкой о землю.

– Вот так-то!

Но тут силы покинули его, и старичок со стоном опустился на лавку.

– Василий, тебе плохо? Что вы стоите, ему же плохо… Васенька, что с тобой? – суетилась и плакала Свобода Егоровна.

Но, тоже не выдержав эмоционального напряжения, пошатнулась и рухнула рядом.

Через десять минут две скорые помощи увозили влюблённых в неизвестность. А народ не спешил расходиться и ещё долго обсуждал случившееся. Небогат событиями маленький южный городок…

***

«Надо же, прямо Ромео и Джульетта».

Василий Матвеевич сбежал из больницы через два дня.

Ну как сбежал… После грандиозного дедова скандала увезли его домой на инвалидной коляске Вова с Ваней. Сам идти он не мог.

Тогда, на бульваре, от избытка чувств, защемило у него что-то в спине, током отдало в больную ногу и пришлось жениху временно сесть в это транспортное средство. И всю дорогу махал он на внуков своей палкой и крыл на чем свет стоит.

Со Свободой Егоровной дело обстояло серьёзней. Получила она тогда на нервной почве тот самый гипертонический криз, и состоялась эта, удивившая врачей, госпитализация какой-то новой положительной бабки Freedom.

Долго была она между жизнью и смертью. И все это время под окна ее палаты два парня привозили деда в инвалидной коляске. А он смотрел на занавешенные окна и что-то шептал.

А в один из дней, когда стало лучше, попросила Егоровна врачей подвести ее к окну.

– Васенька, – прошептала она слабым голосом.

– Свободушка…

И взорвался аплодисментами больничный сквер с гуляющими пациентами, давно наблюдавшими эту любовную драму.

– Надо же, прямо Ромео и Джульетта, – удивилась Ирина, пришедшая проведать мать. – И где они только встретились?

***

Где-где?… Ясно где. В поликлинике. В очереди на анализы…

В тот день чуть ли не насильно привезли внуки Иван и Владимир своего старого брюзжащего деда Василия на диспансеризацию. Что-то стал он сдавать, а к врачам идти не хотел.

Хоть и очень занудным в последнее время стал дедуля, а любили они его. Прямо обожали. Помнили, как пацанами то на охоту, то на рыбалку ходили с ним. То на пасеку. То игрушки какие-то он им строгал, то самолетики делал. То форму свою старую, военную, молью изъеденную, из шкафа доставал. И рассказывал, как границу охранял и на шпионов ходил. Может, врал, а может и правда.

– Диспансеризация… Слово-то такое выдумали, – ржаво скрипел дед, сидя перед кабинетом забора крови. – Лишь бы казённые деньги тратить. А толку никакого. Кому сейчас нужны пенсионеры? Продырявят только этими своими иголками…

– А вот не скажите, – возразила сидящая рядом пожилая женщина. – Как это никакого толку. Сдайте анализ и все ваши тромбоциты, эритроциты и лейкоциты будут как на ладони. Как же без этого? А палочкоядерные? Вот у меня две недели назад был пониженный гемоглобин. А как бы я это узнала без анализов? А месяц назад эозинофилы скакнули. Это же всё что угодно может быть.

Она доверительно наклонилась к уху деда:

– Даже паразиты…

– Какие паразиты? – вытаращился на неё дед Василий.

– Как какие паразиты? Нельзя же в наше время быть таким необразованным. Все наши беды от паразитов.

И Свобода Егоровна поведала своему шокированному собеседнику, что страшные паразиты везде кишмя кишат и мечтают погубить беззащитное человечество. Они присасываются к кишечнику, растут и размножаются, а потом атакуют все органы и даже мозг…

Да так красочно рассказала, что, как живые, извивались перед его перепуганным взором противные чудовища с тремя головами, скользкими телами, длинными хвостами. Они тянулись к нему своими присосками, мерзко хихикали и норовили заползти то в мозг, то в печень. Василий Матвеевич мысленно махал на них своей палкой и клялся себе никогда больше не манкировать диспансеризацией.

И так впечатлился он, что обменялся со Свободой Егоровной телефонами. Приятно ведь пообщаться с образованным человеком.

***

Так стали они встречаться – на той самой лавочке на Бульваре Роз.

Свобода Егоровна приносила Василию Матвеевичу вырезки из журнала «Здоровье», а он рассказывал про шпионов. Тоже неплохо рассказывал, и бабуля то промакивала слезу, то хваталась за сердце.

– Вы, оказывается, герой, – восхищенно говорила она.

Они шутили, смеялись… И спадала с них годами нанесённая шелуха. И уже не брюзжащий дед Васька и вредоносная, известная в узких кругах, умирающая бабка Freedom сидели на лавочке, а красивые, счастливые, помолодевшие на много лет люди. Которых ласкало солнце, которым пели птицы и улыбалась жизнь.

Матвеич смотрел на эту женщину и что-то странное, давно забытое творилось у него в груди.

«Это ОНА», – стучало сердце… Да, это была она. Дед Василий это точно знал.

***

«Свою любовь ты ещё встретишь. Настоящую».

Растила сироту Ваську деревенская баба Нюра. Был он как все мальчишки – то слушался, то хулиганил. Иногда бывал нещадно порот. По праздникам брала его бабка с собой в церковь. Не то чтобы очень уж набожным был Вася, но в храме ему нравилось – красиво.

Вырос он, уехал в город, закончил военное училище. Красавцем стал. Форма как влитая сидит, девки заглядываются. А в одну он сам влюбился без памяти. Только не девка она была, а молодая вдова Маринка. Жениться хотел, венчаться даже. Но она только хохотала.

А потом забеременела Маринка (от него, не от него – неизвестно) и родила девочку Тоню. Ту самую – крошечную Антонину Васильевну.

Но Тоней она станет позже. А пока вернулся вечером домой Василий, а под дверью пищит что-то завернутое в одеяло. И записка: «Это была ошибка, прости, прощай, не ищи».

Не бросил Вася ребёнка. В деревню к бабке Нюре привёз. Навещал часто. А потом, как подросла немного, в город к себе забрал, в садик определил.

О Маринке думал постоянно. Всё не мог понять, как могла она так поступить. С ним, с ребёнком. Стал чаще церковь заходить. Баба Нюра-то его всегда просила: «Ты храм-то не забывай». Но не до того было.

А как Маринка бросила его с ребёнком, о Боге вспомнил. Стоял в уголке, слушал, как нестройными голосами поёт старушечий хор, и думал, почему так всё в жизни получается. С батюшкой познакомился. И тот однажды сказал ему:

– Забудь. Не твоя та Марина была. Дочь расти, а о ней не думай. Свою любовь ты ещё встретишь. Настоящую.

Действительно ли знал что-то старенький священник или просто для утешения сказал, не известно. Но поверил ему Василий и стал любовь свою ждать. Только боялся опять ошибиться. Но батюшка тот сказал, что теперь не ошибётся. Сердце подскажет.

Шли годы. Кидала судьба Василия по всей стране. Служил, работал. Похоронил бабку Нюру. Вырастил Антонину, замуж выдал. Родила она ему внуков, близнецов – Ваньку и Вовку. А сердце всё молчало. Сгорбили его годы, вот он уже с палочкой, вредный стал, всем недовольный. Помирать скоро. А оно молчало. И вдруг заговорило. Ожило, забилось, затрепетало… В поликлинике. У кабинета забора крови.

Не обманул много лет назад старый батюшка.

***

Счастлив был дед Василий. Как никогда счастлив.

Одно только печалило его. Венчаться хотел со своей Свободушкой ненаглядной. Но некрещёная она была. Да и Бога никакого ее признавала. Коммунистическая генетика, что поделать.

И так, и так уговаривал ее Матвеевич. Даже «подходцы» всякие делал.

– Люблю я тебя, не могу, но что за имя у тебя такое, нерусское – Свобода. С таким на Небеса со мной не пустят. Ещё побоятся, что вторую революцию Там устроишь. А крестишься, станешь Варенькой, Софьюшкой или Дунюшкой. Ласково как, нежно. И самим приятно, и перед ангелами не стыдно.

Но Свобода ни в какую. На то она и Свобода.

– Ладно, – думал дед, – распишемся, а там видно будет.

Егоровну свою по телефону предупредил, что разговор у него к ней жизненно важный – в пять часов на их месте. Она поняла всё, прическу «замутила», нарядилась и вина вместо ромашки от радости выпила.

И объявил он родным, что женится. Чем поверг их в неописуемый шок и уверенность, что дедуля сбрендил. Развели его какие-то мошенники на всю его честно заработанную пенсию.

Всё это вылилось в те знаменательные события на Бульваре Роз.

***

А Свобода Егоровна, пока под капельницами со своим гепертоническим кризом Богу душу отдавала, перепугалась и поклялась, что если поправится, то крестится обязательно, как любимый просил. Уж очень хотелось ей с ним и здесь, на земле, хоть немного помиловаться, и на Небесах быть всегда вместе. А вдруг Там правда что-то есть?

И эскулапов слушалась беспрекословно, чем несказанно тогда их удивила.

Только вот обидно ей было, что Свобода ее ему не нравится. Женщина, что поделать. Хотела, чтобы ей только восхищались. Со всеми ее недостатками.

– Хорошо, – решила. – Хочешь нежное православное имя? Чтобы перед ангелами не стыдно? Получи, милый, Асклипиодоту. Асклипиодотушку ненаглядную.

Все-таки неубиваема была где-то внутри у влюблённой Егоровны вредоносная бабка Freedom.

Ждать не стали… Выписалась Асклипиодота Егоровна, и помчались они с дедом Василием, который все ещё в инвалидной коляске ездил, под венец.

А чего ждать, время терять? Вдруг ещё какой удар хватит или паразит куда залезет…

***

… Венчается раб Божий Василий с рабой Божией Асклипиодотой… – возглашал отец Евгений.

Невеста с хитрым огоньком косилась на жениха. А тот сначала хмурился, а потом улыбался в ответ беззубым ртом и нежно брал ее за руку.

А отец Евгений смотрел на них и думал:

– Как странно устроен человек. Мы стареем, дряхлеем, умираем. Вредными становимся, капризными. А душа всегда одна и та же. Юная, горячая, сильная душа. Страдает, радуется, трепещет, любит. Внутри этих старых тел молодые влюблённые. И всё у них впереди… А ещё, – думал он, – у всех в жизни есть своя Асклипиодота. И свой Васенька. И неважно, когда ты ее или его встретишь. Главное – разглядеть, не пропустить, не испугаться настоящей любви…

…Крохотная Антонина Васильевна размашисто и благочестиво крестилась. Неловко переминались в углу с ноги на ногу лбы-близнецы Ваня и Вова, одетые в одинаковые костюмы, купленные специально по случаю. Там же кучковалась родня «молодой» – Аким, Степан и двухметровый внук Петя. Ирина вытирала слезы и сморкалась. Может, расстроилась, что «похоронный» капиталец уплывал… Или правда тронула ее мамкина поздняя любовь. Рядом с ней поминутно засовывала себе что-то под язык медсестра Тарасовна. В церковном дворике на лавочке сидела в наушниках хиппи Ульяна. В храм зайти она пока не решилась. Но всё ещё впереди…

– … Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа. Аминь!

фото отсюда