– Вы начинали работать в журнале «Фома», радио «Вера» много лет назад. Что изменилось с тех пор? Как вы тогда представляли православную журналистику и как сейчас?
– Мне всегда не нравился термин «православная журналистика». Получается аналогия: спортивная журналистика, экономическая, политическая. А есть еще православная. Чем больше я занимаюсь журналистикой, тем больше мне не нравится это словосочетание. Убеждаюсь, что мы не занимаемся православной журналистикой и не должны заниматься! Мы должны заниматься журналистикой, а православным может быть человек.
В начале встречи показали короткие ролики с моим участием 10-летней давности. Вот ведущая на радио «Вера» Тутта Ларсен спрашивает меня и моих друзей по музыкальному коллективу «Полный состав»: «А чтобы вы хотели донести до своих зрителей?». И я даю такой ответ, который мог дать только молодой наивный неофит – протянуть руку, конечно, показать веру в Бога, показать путь истинный. Сейчас мы споем и приведем к вере. Сейчас бы я так не ответил! Понимая, что не по Сеньке шапка. Но с другой стороны – в молодом неофитском горении есть какая-то правда, а со временем приходит некий цинизм, с которым надо бороться. Важно, чтобы молодой запал не проходил внутри. Нужно, чтобы мальчик, который хочет всем донести эту мысль, оставался внутри, а наружу выходило более профессиональное и сдержанное.
Да, православный журналист должен быть мудрым, его слова не должны расходиться с делом. Сейчас сказал это и вспомнил, как в программе «Не верю!» недавно один человек в дискуссии в ФБ написал, что творческий коллектив телеканала «Спас» берется за неподъемные для человека вопросы, вопросы, на которые нет ответа. Как оправдать зло, как совместить в голове, что есть благой Бог и злой мир – вопрос, который часто у неверующего возникает к верующему. Я бы ответил ему: если за такие вопросы не браться, то тогда и за все остальные тоже нет смысла браться. Пытаясь ответить на самый главный вопрос, самый большой и сложный, мы попутно ответим и на более простые.
– Знаем Вас как журналиста, работающего на радио, в журнале «Фома. Как произошло, что стали вести такие серьезные программы на телеканале?
– Произошло просто. Гендиректор программы «Спас» Борис Корчевников пригласил меня. Он стал собирать новую команду, позвонил мне. И я был не первым ведущим «Не верю!». Первый выпуск вышел с ведущей Натальей Москвитиной, второй – с другой ведущей, а третий выпуск решили попробовать со мной, так я и остался.
– В «Не верю!» приглашается человек (атеист), который из другой парадигмы, и на него не нападают, а с ним ведется дискуссия. Это очень приятно. Потому что дается возможность раскрыться человеку. Как вам удалось затащить на передачу таких людей, как Познер, например?
– Правильное слово здесь употребили – именно затаскиваем гостей. Этим занимаюсь не я, а продюсер по гостям. Это, как правило, хрупкие девушки, которые на своих плечах выносят титаническую работу: звонить, дозваниваться, уговаривать, упрашивать. Я бы так не смог, мне бы один раз отказали, и я бы бросил, наверное. Иногда приходится подолгу ждать, иногда гости спрашивают, о чем будут говорить, какие вопросы ожидать.
– В программе выступают священники – эрудированные, образованные которые основательно объясняют мировоззрение. Меняется ли точка зрения у оппонента?
– Момент любопытный. Кто-то думает, цель программы – обратить в свою веру, привести к православию атеиста. Это неправильно: если за всю жизнь этого не произошло, не удалось, то, наверное, слишком самонадеянно предполагать, что за время передачи, дискуссии это удастся. Но искра…
У нас был диалог: известный телеведущий Отар Кушанашвили и священник Павел Островский. И возник вопрос о справедливости Бога. Отец Павел сказал, что не надо ждать от Бога справедливости: если мы будем ждать справедливости, и будет справедливость от Бога, то мы все окажемся в аду. Мы должны ждать милости от Бога. Мы хотим, чтобы нас судили по милости, а не по справедливости. И Отар на это говорит: «По милости, а не по справедливости. Мне надо это обдумать». Мне показалось, что он искренне задумался. Это пример того, когда что-то человека задело.
На днях снимали программу, пришли два человека, и как мне рассказывал продюсер, в обычной жизни они бы друг другу руки не подали и не сели бы за один стол. А после программы они в гримерке обсуждали общие творческие планы, вопросы. С одной стороны, это забавно, а с другой – это едва ли не более ценный результат, чем сама программа! Люди разных мировоззрений и разных творческих взглядов, религиозно разных – и вдруг увидели друг в друге людей. «Человеку нужен человек», как говорил герой «Соляриса» А. Тарковского. И этот взгляд человека на человека состоялся.
«Я понял, что недостаточно просто быть деликатно вежливым с атеистом, его важно любить, хотеть его услышать, понять и не воспринимать как соперника»
– Всегда ли удается сохранить душевный мир во время передачи, все-таки дискуссии очень сложные?
– Я обычно не испытываю трудностей, чтобы сохранять мирный настрой, потому что человек неконфликтный. Может, поэтому, Господь и поставил меня в эту передачу. Но ни в коем случае не утверждаю, что кто-то другой не смог бы ее вести. А с другой стороны, недавно ехал на съемку и заметил, что волнуюсь. Включаю за рулем в машине акафист, слушаю молитвы. И тут вдруг пронзила мысль, почему я волнуюсь. Разобрался, в чем причина. Я не люблю атеиста, который придет на передачу. Воспринимаю его как «врага», пусть даже в кавычках, как человека, к которому надо испытывать неприятие, потому что он вроде как «из другого лагеря». И я подумал: а что если его полюбить заранее, сказать себе, что я хочу с ним поговорить, мне он интересен, важен? И волнение не то чтобы сразу прошло, оно переродилось во вдохновение. Я понял, что недостаточно просто быть деликатно вежливым с атеистом, его важно любить, хотеть его услышать и понять, не воспринимать как соперника. Я все время избегаю слова «оппонент». Не оппоненты, а собеседники. Меня спрашивают после передачи, кто сегодня победил. Я против такого понятия – «победил» – это не соревнования, не война. Любить и не считать врагом – это не значит соглашаться со всем, не задавать неудобных вопросов, не спорить, не возражать. Но есть разница, считать человека оппонентом или собеседником.
Я бы другой момент отметил. Как бы не стать слишком сильно на сторону священника. Иногда это хочется, иногда кажется, что надо его поддержать. Поэтому возникает вопрос, как выдержать нейтралитет. К сожалению, не всегда получается. Иногда ругают и справедливо ругают: единственный упрек или критика от атеистов, которые смотрят программу, в том, что мы не выдержали нейтральность. Получается не дискуссия один на один, а два против одного. Иногда это получается неосознанно, а иногда думаешь, что был супераккуратен, а со стороны это выглядит по-другому. Бывает, что это вопрос монтажа. А как-то на передаче был атеист – такой «напористый» по эмоциям, а священник наоборот – интеллигентный, очень спокойный, говорил начиная издалека. Нетерпеливый атеист привык к другому темпу, он все время перебивал, говорил-говорил. И я, чтобы сохранить диалог, вынужден был его перебивать. Иначе был бы монолог атеиста.
– Хотел бы поблагодарить издательский дом «Никея», который опубликовал книгу на основании передач «Не верю!». Читаю спокойно диалоги атеистов и священников…
– Письменный текст отличается от устного. Устный – всегда более эмоциональный, более поверхностный. А написанный, в свою очередь, воспринимается намного серьезнее, фундаментальнее. И поделюсь поразительным эффектом. Есть разные комментарии, отзывы на программы. И встречаются критические реакции на священников, причем со стороны верующих! Дескать, «надо было так ответить или так, вот меня бы позвали, я бы атеисту так ответил, что он бы сразу верующим стал». Я читаю текст (книгу «Не верю!») и понимаю: в тех программах, в которых, допустим, к апологету или священнику могли бы быть может и справедливые замечания, в тексте воспринимается, звучит по-другому. В тексте эта же мысль выглядит более убедительной, на своем месте, потому что уходит внешнее, эмоциональное, остается мысль, сухая, в хорошем смысле слова, очищенная. И когда две мысли сравниваешь (гость и апологет, священник) возникает другой эффект, и мне кажется, что побеждает верующий. Мысль верующего всегда логичная и целостная.
– Я сама выпускница МГИМО факультета журналистики, как и Вы, и мне интересно, почему именно в этот вуз поступили?
– Иногда я шучу, что поступил в МГИМО, потому что близко к дому. Выбирая вузы, выбрал МГИМО, потому что на факультет журналистики не нужно было сдавать математику, а языки учил, сочинения писал. Вот и поступил.
Еще с детства играл на разных музыкальных инструментах, окончил музыкальную школу по классу саксофона. И думал, что пойду в музыку. Чем еще можно заниматься, если все детство было этому посвящено? Шло взросление, возобладала логика того, что нужно искать «нормальную» профессию. В старших классах посмотрел и увидел, что любимые исполнители: «Машина времени», «ДДТ», «Наутилус Помпилиус» – никто не был профессиональным музыкантом. Были врачами, архитекторами… И я решил: пойду получу гуманитарное образование и буду заниматься музыкой как увлечением.
– Было что-то в вузе, что подвигло Вас на духовные поиски?
– Я пришел к вере всецело благодаря одному конкретному человеку – Владимиру Романовичу Легойде. Пришел на первую лекцию на первом курсе: первые 40 минут был агностиком, а вторые 40 минут – верующим. Это не шутка, не преувеличение. Поэтому я часто говорю, что встреча с Богом может произойти в разных формах, везде. Почему именно в вузе у меня это произошло? Наверное, моя психика, личность была настроена на такое философско-интеллектуальное погружение. Вера началась с такого философского откровения. И на лекции по культурологии, которую вел В. Легойда, это и произошло. И потом вся моя жизнь, и профессиональная в том числе, складывалась от этого импульса. Со второго курса стал в журнале «Фома» работать, а оттуда уже все ниточки тянутся – радио «Вера», телеканал «Спас».
Благодаря Легойде я пришел к вере. Конечно, потом были и другие учителя, и другие открытия. Но всё это было подготовлено встречей с ним. Я до сих пор очень хорошо помню, что он говорил, пересказываю для себя. Иногда всем нам невредно продумывать: почему я верю? И я мысленно возвращаюсь к тому первому курсу. Сначала я понял: самое существенное, что нас отличает от животного, – это религиозная потребность. Моя собака, хоть замечательная и умная, не задавала себе вопроса, зачем и почему живет. И мне сказали, что это вопрос религиозный, может быть, центральный вопрос религии. Меня перевернула фраза, процитированная В. Легойдой из А. Лосева: «Религия есть утверждение личности в Вечности». Две вещи важны: вечность есть, и хочу ли я в ней самореализоваться – конечно, да. Значит, я религиозен. Мне нужна религия, без этого я не смогу. И если во мне это находит справедливый отклик, я чувствую, что это про меня. И другой важный момент. Есть религия, есть Бог, это что-то большое, великое, самое главное, и как это соотнести со своей жизнью? Опять же помог на той же лекции В. Легойда, процитированные им слова апостола Павла галатам перевернули меня: «Я сораспялся Христу, и уже не я живу, но живет во мне Христос». Я понял, что повезло родиться и жить в православной стране, быть крещенным в пять лет, хотя религиозного воспитания не было в семье, но мне ничего не надо искать.