Девочка вздохнула и села на аккуратно заправленную кровать. Шарик был купленным еще для ее мамы в игрушечном магазине, стареньким, мисочка -пустой и игрушечной. А ей так хотелось настоящую собаку! По телевизору недавно снова показывали мультфильм про Малыша и Карлсона, Наташе не нравился Карлсон, зато она раз за разом не могла насмотреться на радость мальчика, которому купили веселого песика. Малыш смог уговорить родителей. А она? Надо попробовать еще раз.
Она тихо вышла из комнаты в темный коридор. Редкими, неслышными шагами, чтобы ее не заметили. Села на стул в коридоре и прислушалась к голосам, доносящимся из кухни. Если бабушка и дедушка говорят о чем-нибудь хорошем – то она зайдет и попросит. Вдруг удастся! Бабушка – Наташа это точно знала – и сама бы хотела. Это все дед…
— …опять спрашивала: «А где же доченька ваша, что ж ее не видно, внученьку-то вижу»… Как надоело-то. Сплетница, лишь бы вызнать чего да дальше понести. Гуляешь со своей псарней – и гуляй, нет же, вот пристает… — послышался голос бабушки.
— Дама с кобелиями, — засмеялся дед.
— И Наташку ведь расспрашивает, как увидит, — пожаловалась бабушка.
— А это вот совсем нехорошо, — раздраженно ответил дед и встал из-за стола. – Ну что за человек!
Он ушел в зал и зашелестел там газетой.
Наташа загрустила. После разговора о соседке с «псарней» — двумя скандальными пинчерами, которые каждый раз пытаются укусить детей во дворе, а хозяйка еще и бормочет «правильно, правильно, чтоб не бегали» — просить купить щенка точно бесполезно. Она встала и пошла на кухню.
— Ты кушать хочешь? – спросила бабушка, увидев ее. Она мыла посуду.
— Нет, — ответила девочка и неожиданно для себя выпалила:
— Бабушка, ну давай заведем собаку!
— Ты же знаешь: дедушка не хочет. Он тебе что сказал?
— Один раз сказал – еще обезьяну заведи. А другой раз – что нечего животных в квартире держать, только мучить.
— Ну вот видишь…
— Бабушка, а кто такие кобелии? Дедушка сказал, я из коридора слышала…
Бабушка покачала головой:
— Дедушка как скажет… Книжка такая есть. Дама с камелиями, а не с кобелиями. Ты смотри на улице кому не скажи про кобелий-то. Камелии – это цветы такие.
— А про что она, книжка?
— Про даму с камелиями! – бабушка заметно сердилась. – Вырастешь и прочитаешь. Если мать разрешит.
Наташа подергала край клеенки, которая покрывала стол, и сказала:
— Бабушка, а порассказывай мне еще про твоих собак и кошек, которые в детстве были. Как вчера рассказывала.
— Да уж больше нечего…
— Есть чего, есть чего!
— Ну хорошо, слушай. Была у нас собака Джульба. Настоящая немецкая овчарка, папе подарили как ценный подарок. Ох и натерпелись мы с этим подарочком! Лапы огромные, неуклюжая. Умнейшие собаки овчарки, но – когда большие. А до полугода была она дурында дурындой. Всё грызла. Угол печки как-то разворотила. Однажды я с ней гулять вышла, а она как рванет вперед! А я худая была. Она меня опрокинула и так по лестнице и протащила, я вся расшиблась. А потом уже начали ее дрессировать, не узнать стало! А еще была у нас кошка Муха тогда. Сибирячка, пуховая вся. Капризничала очень с едой. Ставишь ей миску, а она нос воротит. Крикнешь: «Джульба! Иди ешь!» Эта лопоухая и рада, бежит к ее миске. Муха зашипит-зашипит да и сама есть начнет. А Джульбе раз-раз по носу лапой!
Наташе было обидно за щенка, но она ничего не сказала, а то еще бабушка рассказывать перестанет. Спросила:
— А твой папа к ним ласковый был, да?
Голос бабушки изменился:
— Папа был строгим. Не любил никаких нежностей. Смотрел, чтобы во всем порядок был. Строго с меня взыскивал, если они что набедокурят…
— Так ты-то не виновата! – удивилась внучка.
— Ну…должна была следить, значит. Вот ты сейчас сказала «твой папа», а ведь мы к взрослым на «ты» не обращались. Мама, папа – были «вы». Только однажды, мы на пароходе плыли, какой-то человек, тоже военный, спросил у него: «А что ваша дочь вас на «вы» называет, она вам неродная?» Тогда папа меня подозвал и сказал: «Больше меня на «вы» не называй!»
Бабушка посмотрела куда-то в окно:
— Строгий был, да. Терпеть не мог бездельников. В доме все должны были всегда работать.
— А играть? – удивилась Наташа. – Ты же маленькая была!
— Когда играть? Утром встаешь, сама себе варишь, ешь и в школу. Потом уроки, уборка, за младшими следить. И вот кошки-собаки тоже. Ту же Джульбу он сразу мне отдал и сказал: «Ты за нее отвечаешь!» Вот ты – будешь за собаку отвечать, если тебе купим?
Наташа задумалась. Как хорошо, что она живет не у прадедушки. Он давно умер и точно не отберет у нее игрушки. И не будет ругаться ни за собаку, ни за неубранные карандаши. А бабушка продолжала:
— …Нерях терпеть не мог. Всегда только приказывал, не просил и не уговаривал. На службе не терпел, чтоб кто ошибался в чем…
— Бабушка, а еще про старую жизнь! Когда еще в Бога верили, как в сказке Пушкина. Верили, потому что неграмотные были, да? А у нас в семье верили?
Бабушка ненадолго замолчала, но всё же сказала:
— У нас – были такие, да. Мамина мама и папина мама. Вот тебе про старую жизнь: мамина мама тоже строгая очень была. Три дочки у нее было, в деревне жили. Однажды, уже большие, они куда-то пошли с молодежью. Вроде как танцевать. И им там подарили банку варенья. Вернулись – а мать их с хворостиной ждет! Они бегом на сеновал и лестницу наверх втащили. Она их караулила до ночи, а потом ушла спать. А девчонки голодные, взяли и съели это варенье. Утром мать поостыла, старшая дочка ей показывает эту банку и говорит: «Вот, мама, не сердилась бы на нас вчера – попробовала б варенья!»
Бабушка засмеялась. Наташа задумчиво подперла рукой побородок:
— Эта бабушка в Бога верила?
— Да. Ходила в церковь. А иногда на богомолье в монастырь за рекой. Красивые там места, ох красивые.
— А в монастыре тогда… жили?
— Да, монахи жили. Они, кстати, трудились много. А когда война началась, они всех у себя выхаживали, и тех и других.
— Война? – переспросила Наташа. – А кто с кем воевал-то?
— Ну как кто, в то время-то? Красные с белыми воевали. Мы ж с тобой читали книжку, вот только что. И про дедушку Ленина, и про Красную армию. Ты же читать уже хорошо умеешь, возьми, почитай сама еще раз. Скоро в школу, там про это тоже учить будут.
«И вовсе не скоро, мама говорила – еще через год, а то и через два», — подумалось Наташе. Она представила себе ту самую книжку с картинками, где красные были нарисованы красным цветом, а белые – черным, и все с оружием, куда-то бегут и кричат. Дядька в острой шапке назывался командир. Слово было неприятно похоже на «командировку», а в командировке была ее мама. Кем же мама там командует? Приедет – надо спросить… Наташа не любила эту книжку. Уж лучше еще раз прочесть «Кошкин дом».
— Бабушка, а дальше про кошку?
— А что про кошку? Ну хорошо. Еще пока не появилась Джульба, я у мальчишек на улице отобрала воробья. Птенца желторотого. Выпал из гнезда, видать, они его куда-то тащили… Принесла домой. Посадила в коробку с ватой, стала выкармливать. Все говорили – не выживет, а он выжил. Дядя Гена тогда маленький еще был.
— Вот который приезжал на праздник?
— Да, он, брат мой младший. Он «воробушек» не выговаривал, получалось «бородушек». Так и стали звать птичку: Бородушка. И Муха Бородушку полюбила. Он с ней сидеть мог рядом, и она его не трогала. Лапой играла, когти втягивала. Но однажды, видно, не втянула, ранила его, и он умер. Мы, дети, плакали.
Наташа всхлипнула. Бабушка испугалась:
— Давай я тебе лучше про Тобика расскажу. Был у нас Тобик. Он иногда хулиганил. Но мама говорила ему: «Кто натворил это? А ну в угол!» Тобик вставал на задние лапки, попискивал и пятился в угол. И так смотрел на маму, что ей жалко становилось, и она говорила: ну ладно, иди…
— А еще кто был?
— Был кот Василий. Рыжий, большой. Он лапой ел из своей плошки. Ел всё, хоть суп, хоть что. А что не нравилось – стряхивал с лапы. Убирать приходилось, вовремя не уберешь – так поскользнешься, и весь пол в супе будет. Но папа из-за этого почему-то не сердился. Любил, наверно. Вот у его матери противная собака была. Всё лаяла и рычала, мелкая, а туда же. Если собаку не воспитывать…
— Вот у его мамы, которая тоже верующая была? А она где жила?
— В деревне жила. Она как в церковь соберется – так собака ее зубами за платье — и не хочет пускать. Как чувствовала!
— А ты откуда знаешь?
— Так меня с сестрой, Гены тогда не было еще, иногда и пожить к ней возили. Папа ей строго накажет: «О Боге ни слова!» — и уедет. А она, Вера-бабушка, нас ставит у икон и говорит: проси, проси у Бога хлебушка! Ели-то тогда не как сейчас, мало еды было, я ж рассказывала… Проси, говорит, и вот будто в ящичек кладешь, ручкой так делай. Я ж, глупая была, совсем маленькая. И слушалась. А потом смотрю – а в ящичке-то все равно пусто… Кто ж туда положит-то?
— Бабушка, а ты в прошлый раз говорила, что совсем голодно тогда было, и многим было плохо, и болели, и кто-то умер даже. А бабушка твоя Вера и вы все – так и не болели, ты же говоришь, что никогда в больницу не ходил никто, все до самой-самой старости здоровые были. И кушать было, хоть и немного…хоть и в ящичке пусто…
— Зря я тебе это, — поморщилась бабушка. – Я тебе лучше про завод расскажу. Я ж работала, пока ты не родилась, тут уж с тобой сидеть пришлось…
— Не надо про завод, про завод дедушка всегда рассказывает. Давай про старую жизнь, про Веру-бабушку! А если б ее грамоте научили – она б больше не ходила в церковь?
— Да и она уже не ходила. Вот что я тебе расскажу, хоть ты и маловата еще. Бабушка Вера слепнуть стала в глубокой старости. И сказала: «Если я ослепну, то Бога нет!»
— И что?
— И ослепла. Так я точно запомнила, что никакого Бога нет! Понятно?
— Но это же ничего не значит!
Бабушка удивленно посмотрела на внучку:
— Ну как не значит-то?
— Она же уже болела, ты сама говорила, что очень старенькие болеют. А откуда остальные люди знают, что Бога точно нет?
— Я же рассказывала. Люди раньше думали, что Бог на небе. А тут полетели космонавты в космос. А где же Бог? Нету! – Наташа впервые слышала в голосе бабушки растерянные нотки.
— Я буду космонавтом, — кивнула внучка. – Я же сильная.
— Да, ты у меня молодец, будешь как Валентина Терешкова в твоей книге для чтения! – гордо сказала бабушка. – Или как Савицкая. Ты Светлану Савицкую-то у меня знаешь?
Внучка помотала головой.
— Я сейчас газету принесу, там сегодня фотография ее есть, — сообщила бабушка, вытерла руки о фартук и отправилась в зал.
«Ничего не значит»…Вон как говорит, по-книжному. Хорошо, что я ее рано читать научила», — повторяла про себя она. О чем-то хотелось ей подумать сейчас, сесть и подумать. О чем-то про Веру-бабушку, сухонькую старушку с ее иконами. Про то, что бабушкина слепота «ничего не значит». Но она не привыкла сидеть и думать. Никогда не останавливалась, ничто, выученное в детстве и тем более заложенное отцом, не подвергала сомнению, держала в голове: нельзя быть бездельником, надо всегда работать. А внучке рановато было говорить про то, кто верил, а кто нет… Тем более что внучка что-то, вправду, привязалась к этой теме. Читали ей вслух Пушкина, про мертвую царевну и богатырей: «Бог дает царице дочь»… И нате: «Кто такой Бог?» Ну что ответить? Сказала ей: неграмотные верили раньше. И все, забыть бы. Не забыла… И «про старую жизнь» теперь хочет. Надо ей, что ли, про новую больше рассказывать? Про космонавтов вот, пока ей интересно…
А внучка подставила табуретку к раковине, забралась на нее, включила воду, помыла оставшуюся чашку. А про себя размышляла:
«Вот я полечу в космос и все сама увижу. И собаку к тому времени заведу и с собой возьму. Она у меня будет как Белка и Стрелка. Не видели Бога… а вдруг смотреть лучше надо было? Вдруг приборы были плохие? Когда я вырасту большая, техника будет гораздо лучше, так дедушка говорит.»
Вошла бабушка с газетой:
— Вот, слушай. Сейчас тебе все прочитаю.
Наташа слезла с табуретки и приготовилась слушать.