Мадрид. Одна из тех немногих европейских столиц, где православный храм воспринимается как чудо, потому что Испания – страна с многовековой напрочь католической традицией. Но храм есть – святой равноапостольной Марии Магдалины. При нем культурный центр «Русский дом», где проходят занятия русским, испанским и английским языком для взрослых.
И занятия с русскими детьми, направленные на сохранение родного языка и культуры. Про занятия с детьми я упомянула не случайно – ими «заведует» жена настоятеля протоиерея Андрея Кордочкина матушка Александра. Кроме того, матушка регентует и занимается урегулированием тысяч проблем. Причем делает она все настолько мягко, тихо, неприметно, что создается ощущение: матушке все дается легко. Чем сразу привлекла мое внимание, поскольку я точно знаю, что одна из самых сложных работ – быть постоянно готовой к встрече с человеческим фактором. Поэтому и попросила матушку Александру о разговоре. Она согласилась.
Матушка, я правильно понимаю, что у вас нет помощниц по хозяйству?
– Нет.
Уборка дома, готовка, собака…
– Если сравнивать мою жизнь с жизнью прихожан – они гораздо больше трудятся.
Но не регентуют, не поют на клиросе, не ведут занятия с детьми.
– В традиционном укладе в деревне интеллектуальный труд ценится меньше, чем физический. У меня по маминой линии родственники из Новгородской области. И мамина тетя, живя в деревне, долго не могла понять, чем занимается мой папа (он физик, кандидат наук). Есть тракторист, доярка, а мужчина, который сидит за компьютером, пишет научные статьи или в лаборатории проводит опыты – чем он занимается, зачем существует? Так что, конечно, незаметно, как я неделями хожу, думаю, читаю, вынашивая тему урока, концепцию школьного года, праздника, спектакля.
А хватает времени, чтобы, как Золушка, постичь самое себя? Есть время на себя любимую?
– Бывают периоды, когда не хочется думать о себе, не хочется двигаться вперед, хочется углубиться в быт. А иногда понимаешь, что ты суетишься, но все это – бесполезная деятельность, потому что всегда надо готовить еду, всегда надо убирать – получается замкнутый круг, и можно сойти с ума, если сознательно не абстрагироваться от этого.
Вы можете оставить все – готовку, уборку – ради какой-то другой цели?
– Я не фанат стерильной чистоты, но не люблю неряшливое или грязь, мне неприятно находиться в этом. Уберусь не сегодня – так завтра, а вечером все поедим макароны с соусом. И, слава Богу, муж не требует пирожки или суп каждый день. Отец Андрей с шестнадцати лет перестал жить дома: он был студентом в Англии и питался, чем Бог пошлет. Зато я могу читать, что-то изучать, мне интересно находить новые вещи, придумать концерт для хора, новые занятия с детьми, но я, безусловно, не могу сказать, что полностью реализовываюсь.
Что значит полностью реализовываться? Вы имеете в виду Ваш творческий потенциал?
– И творческий, и интеллектуальный. Думаю, это не зависит от места жительства, нельзя оправдывать себя тем, что я живу не в Питере и не в Москве. В Петербурге живет огромное количество людей, которые раз в жизни со школой были в Эрмитаже и больше туда не ходят. Не обязательно окружать себя памятниками архитектуры, но прочитывать какое-то количество нормальных умных книг в год человек должен, поскольку нужно работать над собой, развиваться, а не только решать лишь сиюминутные задачи.
Поэтому мне как регенту были очень важны поездки на регентские семинары к Евгению Сергеевичу Кустовскому, которые проводились в разных городах Западной Европы: если тебе не с кем сравнить себя в отсутствие других людей, занимающихся тем же делом, то автоматически начинаешь консервироваться. Здесь ты и сам-то толком ничего не умеешь, а остальные, кто помогает, еще хуже тебя разбираются. Приезжая в Россию, я постоянно хожу в храмы, смотрю, как там все устроено – мелочи подмечаю, смотрю, кто как дирижирует, как и что поют, как строится система отношений между регентом и певчими.
То же и с детьми. Не могу утверждать, что я хороший педагог. Есть прекрасные школы и учителя, я себя с ними сравниваю и понимаю, что и малой доли не получается от их уровня – я ведь стала заниматься воскресной школой, потому что больше вообще было не кому. Но, проработав с детьми десять лет, могу сказать, что мне нравится это – так ты вкладываешься в вечность.
Правильно ли я поняла, что до того, как стать матушкой, Вы даже на клиросе не пели?
– Практически не пела.
То есть все для Вас было в новинку?
– Я пела в течение года, когда мне было двенадцать лет (я сказала, что мне тринадцать). Тогда рядом с нашим домом в Питере, в новом районе на Юго-Западе города, открылся храм, и туда назначили служить молодого, очень деятельного и активного иеромонаха (позже он восстановил два монастыря на севере Ленинградской области). При храме он основал молодежное общество Георгия Победоносца. Все, кто там собирался, были старше меня, им было по шестнадцать-семнадцать лет, вот я и «состарила» себя. Они смотрели фильмы, помогали старикам. Во время литургии роль подростков заключалась в создании прохода от причастия к запивке. Кругом новостройки, крошечный храм и огромное количество людей, так что стоять, сцепив руки, было одновременно весело и важно. И на Пасху мы тоже помогали. Там-то я и пела на клиросе – ничего, конечно, из этого не запомнила.
Потом, лет в четырнадцать-пятнадцать, я вообще не ходила в храм. Меня крестили в три года, а в храм мама стала водить лет в восемь-десять примерно, но никогда не заставляла, если я не хотела. И думаю, это было правильно. На многих службах – Сочельника, на литургии Преждеосвященных Даров – я впервые оказалась уже после замужества и тем более не знала церковного устава.
Первый раз мы столкнулись с тонкостями богослужения в Англии. Приход был интернациональный – англичане, финн, греки, несколько русских студентов – и официально принадлежал Константинопольскому Патриархату, но по обоюдной договоренности между архиереями Константинопольского и Московского Патриархатов отцу Андрею было разрешено там служить, и он совмещал работу над докторской диссертацией со служением. Службы у нас совершались на разных языках: большинство текстов на английском, что-то – на греческом и на славянском. Пели, соответственно, то по-гречески, то на церковнославянском или по-английски на славянские распевы. Один студент был поклонником знаменного пения, другой знал гласы, я их слушала, мы вместе что-то пели. Постепенно стала понимать структуру службы, гласы, читать по-славянски, так что в Мадрид я приехала не полным нулем, но самой составлять службы не приходилось, а в интернете готовых служб тогда еще не было.
Про клирос понятно, а в остальном – Вы мечтательница? Объясню, почему спрашиваю. Отец Андрей мне признался, что он чуть ли не с шестнадцати лет хотел быть священником, а Вы хотели быть матушкой? Вы об этом думали? Мечтали?
– Я никогда не думала, чьей женой стану и какая у мужа будет профессия. В старших классах я ходила в исторический кружок в Аничковом дворце, и как-то надо было написать работу по эпохе Анны Иоанновны, для чего мне оформили пропуск в семинарию, чтобы я работала с архивами. А там, естественно, семинаристы…
Сколько же Вам было лет?
– Мне было, кажется, пятнадцать, когда я впервые столкнулась с будущими священниками. Я стала ходить в библиотеку, листать журналы Синода и сразу почувствовала к себе какой-то нездоровый интерес семинаристов – они знакомились со мной один за другим. Один прямо сказал: «У меня папа священник, он служит в таком-то храме, я сейчас на последнем курсе, и мне нужно срочно найти жену». А я почему-то никогда не думала про такую возможность, так что семинаристы мне показались очень странными людьми.
А какой Вы себе представляли будущую жизнь? В юности всегда мечтаешь, что-то придумываешь. Буду великим ученым, матерью десяти детей, ветеринаром…
– Каких-то четко сформулированных идей не было.
Как же так? Вы же читали классическую литературу. По Питеру гуляли. «Белые ночи», «Бедная Лиза». Кстати, с будущим отцом Андреем гуляли по ночному Питеру?
– Конечно, гуляли. И сейчас продолжаем гулять. Наша встреча – практически пример из классической литературы. Мне только исполнилось шестнадцать, я училась в одиннадцатом классе и собиралась поступать в университет. Один из вступительных экзаменов был английский. В том году нашей группе досталась очень хорошая учительница по языку. Мне очень понравился ее подход: она за год учебник не открыла ни разу, но приносила картины, например, репродукции Тернера, и говорила: «Давайте поговорим об этой картине, о бликах на ней». И параллельно рассказывала много интересных вещей.
И она не скрывала своей веры: приходя на урок, каждый раз ставила небольшую икону и совершенно спокойно говорила моим некоторым отчаянно накрашенным одноклассницам: «Пожалуйста, на моем уроке сотрите помаду, мне не очень приятно на вас смотреть». И ее слушались, потому что она обладала какой-то удивительной силой духа.
Я пребывала в полном восторге от уроков английского языка, а в один прекрасный день мама говорит: «К нам в школу пришел молодой человек, он преподаватель английского языка, закончивший Оксфорд». Моя мама – завуч Школы народного искусства императрицы Александры Федоровны. Молодым человеком оказался Андрей, у него был перерыв в обучении между Оксфордом и Лондоном, и он через нашего друга отца Иеронима устроился в школу учителем английского языка. Вначале мне не хотелось идти на эти дополнительные занятия.
Не хотели заниматься, хотя Вы его даже не видели?
– Меня как подростка раздражало, что не я выбираю, а за меня выбирают: почему я должна делать, то, что считает правильным моя мама? Пусть она и мудрый человек…
Хотя и мудрый, все равно хочется прожить свою жизнь. А не мудрой мамы.
– Да, но она по-хорошему мудрая, никогда не будет давить. Когда мы с Андреем подружились, то где-то через полгода решили поехать с его друзьями автостопом в Крым. Я была уверена, что родители меня не отпустят, но они отпустили на целый месяц, а тогда еще не было мобильных телефонов.
Я поступила в университет, а Андрей уехал в Лондон. Мы поженились через два года, и все это время посылали друг другу письма, причем не по e-mail, а от руки; у нас с того времени осталась огромная кипа писем. Спасибо английской почте, они очень быстро доходили.
Помимо управления хором, чему еще пришлось научиться, когда Вы оказались на приходе? Что для Вас было неожиданно? Впрочем, как я понимаю, вы вообще не очень подозревали, что такое жизнь матушки?
– Действительно, я не была знакома с этой жизнью. Как-то в первый год нашего знакомства мы поехали в Псков к иконописцу отцу Андрею Давыдову. Мне кажется, Андрей специально повез меня туда – показать, что такое семья священника. Когда мы приехали в Мадрид, я их часто вспоминала.
Отец Андрей и Маша – прекрасная московская интеллигентная семья, четверо детей, они всю жизнь служили в разных деревенских приходах. И только сейчас, после того, как дети выросли, стали жить в собственном доме, а до того жили всегда при храме. В Пскове приходской дом был большой, старый – тут течет, там дует, постоянно люди какие-то, гости остаются ночевать, обеды бесконечные, собака бегает. Но, в целом, жизнь спокойная, открытая, и они не растворялись в прихожанах, понимая, что есть большая разница между семьей и остальными. Я тогда поняла, что жизнь приходского священника – это не глянцевая картинка из журнала.
Но разве за такую короткую поездку возможно все понять?
– Основные вещи схватываются.
А основные вещи – это что?
– Что не нужно изображать из себя какого-то литературного персонажа, надо оставаться самим собой. Не стараться подстраиваться под ожидания, но и не эпатировать приход. В английском приходе были греческие студентки – они вообще платки не носят, для греческой девушки надеть платок – это нонсенс; и пока мы там жили два года, я тоже не надевала платок. А здесь надела ради спокойствия и мира. Может быть, и думала, конечно: я молодая, современная, буду без платка ходить. Но ведь на матушку все смотрят.
У меня всегда было ощущение, что я стою голой на Красной площади, а кругом – толпа. Даже много лет спустя сны такие снились.
– Это, наверное, самое сложное, когда, с одной стороны, тебе не хочется быть поводом для пересудов, а с другой ты понимаешь, что не можешь всем угодить. Будешь накрашенной – будут придираться, что ты накрашена. Будешь не накрашена – ой, что же ты такая блеклая. Толстая ты или худая, короткие у тебя волосы или длинные. Почему у вас не шесть детей? Что бы ты ни делал, ты никогда не будешь соответствовать ожиданиям. У меня был даже момент печали, когда я спиной чувствовала, что от меня чего-то ждут. И это очень неправильное чувство. Кажется, вот-вот, если ты это сделаешь, то все будет хорошо. Но это ощущение обманчиво, и это пришлось понять при взрослении. Нельзя жить, оглядываясь на чужое мнение, на чужие желания.
В результате вы научились выстраивать отношения с приходом? Нашли баланс?
– У нас дома постоянно люди, гости. С прихожанами хорошие отношения, наш близкий круг – люди, которые ходили в храм, когда он еще находился в съемных помещениях. У нас есть группа молодых мам, теперь многодетных, а в те годы – совсем молоденьких девушек. Они очень помогали мне: оставались в субботу вечером с дочкой Серафимой, пока я регентовала в храме.
Вы в храме и при настоятеле – серый кардинал? Его опора или «тварь дрожащая»?
– Может быть, мне бы не очень хотелось, чтобы меня называли «серым кардиналом», но в храме мне не удается оставаться совсем незаметной. Часто люди подходят, что-то спрашивают.
А Вы бы хотели скинуть с себя часть этой невольной ответственности за других? Возможность что-то им рекомендовать? Или такое положение вещей, ваш статус доставляет вам удовольствие?
– Вам знакомо такое чувство, что все проще сделать самому? Я могу не пойти на службу, но тогда на клиросе все будут чувствовать себя потерянными. Это плохо, это порочный круг: ты набираешь очень много обязанностей, ты за все отвечаешь, тебе проще сделать, чем объяснять людям или смотреть, как они делают ошибки. Бывало, у меня пропадал голос, температура поднималась, но я брала себя в руки (как мне казалось) и, умирая, все делала сама. Мне казалось, что иначе все развалится. Дело даже не в знаниях, а в уверенности.
Приехав к вам в гости, я на следующий день застала Вас за совершенно неожиданным занятием. Вы с группой малолетних детей вырезали солнышки, пекли блины, танцевали, пели. Дети эти то ли русские, то ли испанцы. Родились они, как я понимаю, в России, но общаются в основном на испанском.
– Этот проект родился, когда мы переехали в новое здание храма. В Мадриде существует несколько русских центров, занимающихся преподаванием русского языка взрослым и детям. У нас изначально была идея создать образовательный проект при храме – Casa Rusia, «Русский дом», где испанцы могли бы не только изучать язык, но и знакомиться с русской культурой. Потом решили попробовать собрать небольшую группу детей, предложив им три предмета, объединенных общей темой – русский, музыка и народное творчество.
Внутренне я изначально противилась народному творчеству: как этнограф я крайне болезненно воспринимаю всякую стилизацию, для меня хуже нет мероприятий «а-ля рюс». Но как преподавать русскую культуру испанским трехлетним малышам? До сих пор этот вопрос для меня не решен до конца. Иногда мы занимаемся не народным творчеством, а просто творчеством, развивающим моторику, так как здесь у детей это зачастую слабое место.
Идея проекта – в том, что ребенок погружается в русскую среду. Занимаясь музыкой, русским языком и творчеством как трудом, он учит русский всеми органами чувств, получая всестороннее развитие. Половина этих детей – из смешанных семей, где папа – испанец, а мама – русская. Либо это усыновленные российские дети, чьи родители-испанцы хотели бы, чтобы ребенок сохранил язык и культуру, не забыл, что он рожден в России. Такие родители часто сами начинают учить русский язык, ходить на курсы, возить детей в Россию, что, на мой взгляд, большой подвиг.
Наши занятия не религиозны, но русскую культуру без христианского контекста понять невозможно, и иногда, когда занятия у нас совпадают со службой, дети слышат колокольный звон, а если я рассказываю о празднике, обязательно приношу иконы. Если рассказываю о Рождестве, мы смотрим на икону, ищем Младенца, делаем тряпичных кукол.
Каждое занятие мы печем хлеб. Однажды просто попробовали с детьми замесить тесто и испечь булочки, и ребята остались в таком восторге, что теперь мы печем на каждом занятии, а они эти теплые булочки с гордостью приносят родителям.
Тогда последняя тема, и я Вас отпускаю. Как Вы считаете, службу нужно переводить на современный русский язык? Вопрос не случаен: вы регент, у вас многоязычный приход, а литургия переведена на испанский.
– Думаю, что это не вопрос исключительно языка. Дело не в непонятных церковнославянских словах, а в том, что современный человек, особенно не читающий, выключен из контекста службы. Ему непонятны не отдельные слова, а общий библейский и исторический контекст. Он и Евангелие плохо знает – так какая разница, на русский оно переведено или на испанский, ему от этого не станет легче. Да, у нас есть опыт служения практически всей литургии и всех служб на английском. Существуют прекрасные церковные переводы на певучий английский язык, кроме того, он, в отличие от испанского, гораздо лучше ложится на церковные мелодии. В свое время мне было гораздо проще понять службу на английском языке.
Действительно, многие признаются, что они куда больше поняли из английской литургии, чем из литургии на церковнославянском.
– Существует столько прекрасных книг, объясняющих смысл и ход литургии, что понять ее не составляет труда, но это знание мало поможет, если не участвовать в ней. Когда звучит Херувимская песнь, мы, в первую очередь, участвуем в таинстве перенесения Святых Даров, а не в дискуссии о том, что церковнославянский перевод далек от греческого оригинала. Слово может обесцениться, даже когда оно произносится по-русски, поэтому так важно сосредоточиться на сути происходящего.
Мне иногда бывает грустно, когда мои певчие плохо понимают и механически пропевают слова, поэтому я стараюсь перед или во время службы хоть пару слов сказать о святом или событии, которое мы празднуем сегодня, обратить их внимание на отдельные слова или фразы.
Одним из самых сложных и печальных моментов вечерней службы остается для меня чтение канона. Очень долго, вплоть до последнего года, я все каноны читала сама.
Святой человек!
– Я просто вижу, что, кроме чтеца, канон никто толком не слушает и не понимает. Это нереально в том темпе чтения, что принят для канонов. А ведь попадаются очень красивые тексты и можно наслаждаться, как они написаны. Но это отдельная интеллектуальная работа – домашняя, не для храма.
У нас в храме те, кто хотят что-то понимать, могут следить за текстом: книги лежат в храме. Но даже заставить себя участвовать в этом слежении – большой труд.
– Некоторым приходящим в храм важна общая атмосфера: батюшка кадит, что-то поется. Они пришли помолиться индивидуально, и, в общем-то, не очень стремятся вникнуть в смысл текста. А когда мы молимся вместе, это объединяет людей. Поэтому у нас «Отче наш» читается на языках тех, кто присутствует в храме, в том числе украинцев, молдаван, грузин, армян, американцев. Это реальная молитва от лица небольшой группы людей, находящихся в храме. И такая, казалось бы, мелочь оказывается очень важна, чтобы воспринимать общую молитву как очень личную. Если бы каждая молитва, произносимая в храме, так отзывалась в сердце, то служба пролетела бы незаметно.
Еще очень интересно проводить экскурсию по храму для испанцев (каждую субботу в 17 часов отец Андрей приглашает испанцев на рассказ о храме и Православии). Казалось бы, говоришь одно и то же, знаешь, что, скорее всего, это одноразовый интерес со стороны испанских гостей, но здесь, в Мадриде, где православных меньшинство, самые обычные вопросы звучат по-другому. «А почему у вас так много золота, почему вы выбираете для своего храма золотые подсвечники, неужели их нельзя сделать другого цвета?» Объясняешь, что это традиция, пришедшая к нам из Византии, можно упомянуть о символике цвета в храме, говоришь, что, в конце концов, можно поставить и чугунные подсвечники…
Понимаете, всякий раз, отвечая на такие, на первый взгляд, банальные вопросы, ты заново для себя формулируешь настоящие ответы, отделяешь важное от второстепенного, и это очень здорово.
Мария СВЕШНИКОВА