Митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский Иоанн (Снычев), 20 лет со дня кончины которого мы отмечаем 2 ноября, и при жизни, и после смерти был «пререкаемой» фигурой. Те, кто знал его лично, говорили о нем, как о человеке исключительной доброты, внимательном к пастве, любящем. Другие, которые знают только книги, подписанные именем владыки, считают его апостолом консервативной идеологии, монархизма и антисемитизма. Попытаемся воссоздать образ владыки Иоанна, опираясь только на его подлинные слова и дела.

Владыка Иоанн оставил нам довольно обширное гомилетическое наследие. Именно его проповеди, приветственные слова, пастырские послания служат надежным источником для реконструкции его богословских взглядов.

Любовь, которая не пропадает даром

Большинство проповедей владыки Иоанна (Снычева) посвящено греху и способам борьбы с ним. Важность этой темы для епископа невозможно объяснить обычной логикой нравоучения: в конце концов, среди великих церковных проповедников было много таких, кто делал акцент (именно акцент) не на грехе, а например, на радости, на божественном милосердии, на добрых делах.

Митрополит Иоанн (в миру Иван Матвеевич Снычёв) (1927‒1995) родился в семье крестьянина в селе Ново-Маячке Каховского района Херсонской области. Окончил семилетку в городе Сорочинске Чкаловской (ныне Оренбургской) области. В 1944‒1945 служил в Красной армии. Священство принял в 1948 г. В 1955 г. окончил ЛДА со степенью кандидата богословия. С 1960 г. — священник и ключарь Покровского кафедрального собора города Куйбышева. С 1965 г. — епископ Сызранский, викарий Куйбышевской епархии, с 1969 г. — архиепископ Куйбышевский и Сызранский, с 1990 г. — митрополит Ленинградский (Санкт-Петербургский) и Ладожский. Магистр богословия («Церковные расколы в Русской Церкви 20-х и 30-х годов ХХ столетия — григорианский, ярославский, иосифлянский, викторианский и другие, их особенности и история», 1966), автор ряда трудов на богословские и исторические темы.

Порой кажется, будто эта тема настолько волнует архиерея, что он не может думать ни о чем другом. Например, в приветственном слове протоиерею Михаилу Калугину (клирик Покровского кафедрального собора города Куйбышева в 1968‒1977 гг.) в день ангела, когда обычно звучат приятные, но ни к чему не обязывающие, не задевающие именинника, необидные слова, владыка Иоанн вспоминает о печальных аспектах антропологии:

«Желаем мы тебе, конечно, телесного здравия. И ты этого также желаешь, но ведь и здравие телесное зависит только от воли Божией. Правда, мы тоже вносим свою лепту в немощи наши, не зря же говорится: „От многих моих грехов немоществует тело“. Поэтому загляни в свое сердце, в душу — нет ли там каких-либо страстей, которые отражаются на твоем телесном организме, расслабляют его. Если же „дух бодр, а плоть немощна“ — понимай это правильно. Значит, таким образом на тебе проявляется воля Божия, чтобы ты в болезнях своих славил Господа и подавал бы добрый пример пастве своей в том, как великодушно нужно переносить те или иные телесные болезни».

Кажется, в такой день напоминать человеку о его грехах — всё равно что вплетать в юбилейное слово невыплаченные штрафы и семейные ссоры. Но нет в этом слове болезненной «идеи фикс», одержимости одной единственной мыслью, ведь в интеллектуальной одержимости нет развития: оно замыкается в себе, ходит по кругу, не прибавляет ничего к духовному знанию. Владыка Иоанн, напротив, в каждой из своих проповедей приращивает новый смысл, новый образ к тому, что считает самым главным. В одной проповеди он подчеркивает, что человеку стоит не бежать от искушений (то есть закрываться от «текучки» ежедневных обстоятельств), а следить за потоком мыслей и желаний в собственной душе. В другом же слове епископ убеждает прихожан хранить свои чувства в покое, не растрачивать душевную энергию на пустые разговоры и мнимые красоты. Тут нет противоречия, если присмотреться. А видимость противоречия — как раз симптом мыслительной глубины, признак того, что идея не давит, а заставляет жить вместе с собой.

И всё же, почему владыка всегда был сосредоточен именно на теме греха? Ответ, я думаю, в этих словах из проповеди 1974 года: «Однажды я посетил небольшой приход. В этом приходе проживает многодетный священник. И у этого священника есть матушка, которая имеет любвеобильное сердце. Дети тоже нежно любили свою родительницу, и когда мать садилась на стул отдохнуть, то все они окружали ее со всех сторон, прижимались к ее груди, лезли друг на друга и касались ручонками ее головы. Вот эта картина… встала в эти минуты пред моими очами, и я увидел в тех сельских ребятишках вас, возлюбленные мои. Вы… ласкаетесь и ищете утешения… Но… мне хочется, чтобы эта любовь — не ко мне лично, а любовь, которую вы имеете к ближнему своему, — не пропала бы даром». В этой гомилетической зарисовке убеждает эмоция, то чувство, которым она пронизана. Тут и восторг, и явный страх. И правда, любовь больше всего боится изъяна в том, кого любит, и потому всё делает для того, чтобы этот изъян изжить.

 

Любовь, которая действует на нервы

И какие же методы предлагает владыка Иоанн? Любопытно, что при всей его погруженности в восточнохристианскую, по преимуществу монашескую, традицию — почти в каждой проповеди он приводит примеры из житий египетских, сирийских, русских подвижников — для него почти не существует такого понятия, как «полное послушание духовному отцу». Напротив, он рассуждает так: «Мы часто просим: „Господи, пошли нам человека, который бы поучал нас добру!“ Господь посылает. Но когда этот человек начинает нас учить, то мы слушаем, а дел не делаем. Почему? Потому что внутренне мы не подготовлены к деланию. Необходимо прежде всего разжечь в себе жажду — жажду к доброделанию, и затем уже искать духовного наставника. Тогда, встретив его, мы будем готовы воспринимать уроки доброделания самим сердцем, не нуждаясь в словесных пояснениях». Епископ подчеркивает, что многие подвижники, даже жившие подле своих духовных отцов, никогда не получали никакого прямого наставления. Вывод: первично самоопределение человека к добру, совершающееся, конечно, не в пустоте, при поддержке Священного Писания и Предания, Таинств Церкви, — но при почти абсолютной свободе от какой-либо иной человеческой диктующей воли.

Владыка Иоанн постоянно говорит о решимости в добрых делах, о борьбе с праздностью и мелким бытовым грехом, о трудолюбии — но при этом предостерегает против горячности благочестивого возбуждения: «Плотская любовь… выражается в необыкновенном самопроизводимом восторге. Человек напрягает в себе все свои силы к восторгу, возбуждает свою нервную систему, и при этом происходит вскипение крови, возникает необыкновенное воображение, пылкость… Такая любовь не бывает угодной Богу, ибо она приносится на жертвенник гордости. Такая любовь недолговечна, она быстро исчезает. Поэтому, чтобы иметь постоянную духовную любовь, необходимо любить Бога смиренно, кротко и стремиться к достижению любви духовной, которая успокаивает нервную систему…» От человека требуется активность в борьбе с грехом. Но эта самая активность, которая во внешних действиях проявляется в виде многочисленных добрых дел, во внутреннем человеке осуществляется, напротив, в отсутствии излишней душевной подвижности, в гармонизации души, в тишине.

 

Любовь, которая воскрешает

Владыка Иоанн исходит из мысли, что есть люди, которые выбирают грех, «путь Иуды», а есть те, что пытаются восстановить утраченное после грехопадения Богообщение. Эта глобальная социальная дихотомия изначально не привязывалась владыкой к конкретным этносам или государствам. Однако в начале 1990-х годов в его проповедях встречаются попытки «политизировать» эту концепцию. В частности, в пасхальном послании 1993 года «Верую: воскреснет и Русь!» он если не отождествляет, то очень сближает историю Христа и России, русского народа: «Внимательный взгляд просвещенного верой наблюдателя не может не отметить, что Своей земной жизнью Господь как бы прообразовал судьбу избранницы Своей — Святой Руси, исторический путь русского народа, народа-богоносца». Любопытно, что аналогичное учение о страдающем Мессии как прообразе избранного народа есть в иудейской традиции, например, именно так трактует мессианские пассажи арамейский таргум (толкование) на Книгу Исаии. Но дело даже не в этом, а в том, что «иудаизация» екклезиологии привела владыку Иоанну к учению о смерти России: «Сын Божий умер на кресте. И Россия ныне мертва, истратив, как кажется, все свои силы на борьбу с торжествующим злом. Но на третий день, во исполнение пророчеств, в посрамление унылым и маловерам, воскрес Господь, явив тем победу Божию над лукавыми происками сатанинскими. Так — верую всей душой — воскреснет и Святая Русь, воскреснет и народ наш вопреки всем усилиям недругов России, ее хулителей и клеветников».

Это учение базируется на более общем представлении владыки Иоанна о том, что всё, чего не коснулся Святой Дух, является мертвым. Например, в одной из проповедей в 1970-е годы он говорит: «После славной победы жизни над смертью в день Пятидесятницы на мертвый организм церковный нисшел Дух Святый». То есть смерть уже побеждена, но Церковь еще мертва — то самое собрание апостолов, которое уже пережило страдание Христа, Его воскресение и неоднократные явления ученикам. Именно поэтому владыка Иоанн столь ригористичен по отношению к католицизму, не говоря о более далеких христианских конфессиях: если Дух действует только в Православной Церкви, значит прочие — мертвы. Именно поэтому он отрицает и любую жизнь в нехристианском российском обществе. С этой концепцией можно спорить, прежде всего указывая на то, что «Дух дышит где хочет» (Ин. 3, 8). Очевидно, что Он действовал в христианах и до Пятидесятницы (мы не знаем — как!), действует в неправославных христианских общинах и даже среди русских нехристиан, отчего, наверное, они не перестают быть русскими.

Но даже спорные богословские интенции владыки Иоанна исходят из его желания, чтобы любой человек, все христиане и даже те жители России, что себя христианами не считают, — приняли Христа, победили грех, воскресли бы Его любовью для вечной жизни.

Тимур Щукин/»Вода живая»