Разрушая дом Божий, люди выполняли поручение партии. За взрыв церкви платили месячную зарплату рабочего, а за «ручную работу» – еще больше. В этом месте взрывать было опасно: рядом с храмом, тесно прижимаясь друг другу, стояли жилые дома. Их жители затаились, никто не вышел на улицу, ни одна оконная занавеска не отогнулась. Страшно!
Работали споро, старались успеть до рассвета. Когда солнце встало, проплывающие на барках и лодках рыбаки не увидели на привычном месте церкви, всегда приветливо светившей голубым куполом-огоньком. Испуганно крестились и яростно взмахивали веслами, старались быстрее миновать это место.
На бывшем церковном дворе грязными кучами лежало древесное крошево, куски бревен, труха, щепки, а целые бревна были аккуратно сложены в стороне. Железный купол с золоченым крестом и ценную церковную утварь увезли на грузовиках. Отдельной кучей лежали поруганные иконы, без киотов, с вырванными позолоченными и серебряными окладами.
Пока испуганные взрослые робко выглядывали из-за углов на разоренное святое место, мальчишки-подлетки обшарили весь церковный двор, там на месте храма гнилым зубом торчал каменный фундамент. Его цоколь в рост человека не смогли разрушить. Старая кладка, скрепленная раствором, замешанным на яичных желтках, не поддалась ни лому, ни кайлу.
Мальчишки подошли к куче, где лежали иконы, глянули в печальные лики святых, испуганно и молча ушли со двора.
Пацаненок Гришка задержался возле поверженных икон. На него смотрели полные ласки и жалости глаза Николая Угодника. Эту икону он хорошо помнил. На воскресной литургии всегда стоял возле нее, подальше от матери, дергавшей его за руку, шепотом призывающей стоять спокойно и молиться, а не глазеть по сторонам.
Глядя на светлый лик святого и лучащиеся глаза, Гришка, не помня себя, выхватил из кучи икону и, крепко прижав ее к груди, бросился наутек к яру.
Похожий на ущелье глубокий овраг разветвлялся на овражки, густо заросшие ольшаником и орешником. Мрачные и таинственные, они отпугивали вездесущих мальчишек. В один из таких страшных овражков и свернул Гришка. Пройдя вглубь, обнаружил небольшую полянку вокруг старой замшелой ольхи. Присел, уперся спиной в шершавый ствол, перевел дух, огляделся. Мелкая поросль ольхи вперемешку с раскидистыми ореховыми кустами обрамляла полукругом край поляны. Замыкала пространство глубокая промоина, образовавшаяся от талых и дождевых вод. Ее боковые стороны обнажали разноцветные слои земли. Желтый песок перемежался со светло-коричневым суглинком, красноватая глина отделяла серые подзолистые почвы.
-– Красиво, как нарисовано, -– подумал Гришка, -– красиво и совсем не страшно. – Страшно было там, на церковном дворе. Он вспомнил торчащий остов фундамента, печальные лики святых с поруганных икон и пацанов, убегающих со двора. Мурашки пробежали по спине, и он передернул плечами.
-– Здесь тихо и орехи есть, -– глядя на ветки орешника, гнущиеся от плодов, -– с голоду не помру.
Гришка приставил к стволу ольхи икону и посмотрел на нее. Глаза угодника излучали ласку и, казалось, ободряли: «Не бойся, я с тобой!».
-– Не боюсь я, – по-мальчишески задиристо вслух проговорил Гришка, -– есть просто хочу.
Встал, подошел к лещине, нагнул ветку и стал срывать крупные корзинки, по четыре-пять орехов в каждой. Нарвал в подол завернутой рубахи спелых плодов, сел рядом с иконой и неторопливо стал разгрызать орехи, вынимая из скорлупы розовато-серые сердечки.
Перекусив, обследовал лощину, старательно обходя промоину. По крутому склону добрался до вершины холма, но там увидел только верхушки деревьев, росших в оврагах, спустился обратно к старой сосне.
-– Никого нет, только деревья, -– обратился Гришка к иконе, -– придется сидеть здесь дотемна. Мамка увидит тебя – не заругает, что целый день меня не было. Она всегда говорит: «Святый угодник Николай, усякий час памагай». Любит тебя мамка и верит тебе, – он вздохнул и тихо пробормотал, – и я тоже.
Гришка еще немного посидел, потом прилег рядом с иконой, вытянув руку, как бы обнимая ее, и крепко уснул.
***
– Завтра я умру, – подумал старик. Если бы его спросили, откуда такая уверенность, ответить бы не смог. Слов бы таких не нашел. Просто знал. Свободный от всяких желаний, кроме одного – принять Святые Тайны.
– Машенька, – обратился он к сидящей у постели жене, -– Машенька, я хочу причаститься. Завтра я уйду. Позови священника с утра.
-– Хорошо, мой родной. С самого утра побегу в храм и позову батюшку Павла.
– Зачем бежать, бегунья ты моя, позвони.
– Церковь рядом. Так вернее будет – сама батюшке скажу!
– Ложись, Машенька, мне хорошо, не болит ничего! Отдохни – завтра будет трудный день.
Жена покорно прилегла на диванчик рядом с кроватью.
А Петрович, так звали старика соседи и друзья, стал вспоминать прошедшее. Прошлое он перебирал как фрукты: этот хорош день, этот с червоточинкой, а этот вовсе выбросить – гнилой весь.
Большим начальником не стал, да и не хотел. Беспартийных не продвигали. Предлагали вступить в ряды могущественной партии – отвечал, не вдаваясь в подробности: «Недостоин». И вообще говорить он не любил. Шутил, что язык орган мягкий, да бьет больно.
Так и прожил Петрович-золотые руки рядовым хирургом. К нему стремились попасть со всей области, никому не отказывал. Единственная странность Петровича – перед операцией замирал на несколько секунд, глядел куда-то вглубь себя, затем делал непонятный жест над больным и приступал к работе. И только когда стало для кого-то модным, а для кого потребностью ходить в церковь, поняли: Петрович молился и крестил больного перед операцией.
Так и прошла жизнь. Всякое бывало – и хорошее, и плохое. Как фрукты в корзине. Спелый и сочный фрукт—жизненный период, не отягощающий совесть, приносящий удовлетворение от сделанного, чуть-чуть тешащий гордость –сделал всё правильно, по совести.
«Всё это, как тяжелый рюкзак за плечами, тянуло, задерживало старика»
Маленькая гордынька, довольство собой – это и составляло муку Петровича. А еще была у него тайна, которую он должен отрыть в свой последний час и покаяться в нежелании расстаться с тем, кого спас, отдать в надлежащее место. Всё это, как тяжелый рюкзак за плечами, тянуло, задерживало старика. Он точно знал, что в этот путь нужно идти налегке, без тяжелого груза. И с нетерпением ждал утра.
***
Отец Павел спешил к болящему. Подъезжая к дому, увидел стоящие машины скорой помощи и милиции.
-– Опоздал, -– с ужасом пронеслось в голове, -– не успел!
Зашел в дом, его встретила заплаканная жена Григория Петровича.
-– Батюшка, батюшка он Вас так ждал, так ждал!
Женщина горько, безудержно заплакала, ладошками отирая со щек слезы.
Отец Павел говорил что-то в оправдание и утешение, понимая, что всё напрасно, главное -– не успел.
В комнате за столом сидел и что-то сосредоточенно писал медик. Молодой милиционер смущенно топтался возле. И почему-то стал оправдываться перед отцом Павлом:
– Я это… Так положено. Засвидетельствовать. Положено… так.
Спотыкаясь и путаясь в словах, он сконфуженно замолчал.
Отец Павел подошел к постели, перекрестился и стал читать положенный канон на исход души.
Вдруг тишина, подчеркнутая размеренным шепотом священника и дыханием людей, нарушилась глубоким всхлипывающим звуком с постели умершего.
Отец Павел замолчал, врач подскочил к постели и стал нащупывать пульс зашевелившегося человека. Бывший покойник открыл глаза, глянул на стоявших вокруг постели и тихо сказал:
-– Мало времени, оставьте нас с батюшкой.
Врач запротестовал, но оживший Петрович твердо повторил:
-– Мало времени, уйдите!
Ошеломленные жена и милиционер вместе с недовольным медиком вышли из комнаты.
Через некоторое время вышел отец Павел и радостно сказал:
-– Исповедовался и принял Святые Дары раб Божий Георгий. Слава Богу за всё!
Все вошли в комнату к Петровичу. Он светло улыбался и тихо говорил, глядя на висевшую в углу старую икону Николая Угодника с лучистыми глазами.
-– Ты меня простил за то, что я тебя не отдал в храм, когда его открыли. Не мог, ты меня охранял тогда в овраге и всегда был моим защитником. Теперь проводи меня туда, мне с тобой не страшно!
Тихо всхлипнул, с лица будто медленно снимали серую паутинку, оно светлело и стало такого цвета, какого у живых людей не бывает.
На девятый день после смерти Григория Петровича икону Николая Угодника принесли в храм. Святитель смотрел на каждого лучистыми глазами как бы говоря: «Не бойся, я с тобой»!