Новая повесть Ольги Рожнёвой «Память сердца» повествует об удивительном жизненном пути уральского пастыря-исповедника, молитвенника, делателя Иисусовой молитвы, протоиерея Афанасия Евстюнина (1898 – 1960). Протоиерей Афанасий провел детство и юность в Белогорском монастыре и был духовным чадом преподобномученика архимандрита Варлаама Белогорского. Духовный наставник благословил отца Афанасия на пастырское служение и преодоление скорбей, которые в избытке выпали на долю подвижника. Первая мировая, тиф, лазарет, революция, арест и непосильная работа в северном лагере на далёком острове Вайгач, полный опасностей путь домой по арктической тундре, второй арест и опять лагерь. Молитва давала силы, вера спасала от неминуемой гибели. Книга получила гриф Издательского Совета РПЦ и вышла в издательстве «Зерна» в сентябре 2016 года. Она посвящается всем Российским исповедникам и мученикам за веру православную.
Пешком по тундре
Ноябрь 1932 года, остров Вайгач — материк
Отец Афанасий получил известие об освобождении шестого ноября 1932 года, в день празднования иконы Пресвятой Богородицы «Всех скорбящих Радость». Последний пароход уже ушёл, и следующая навигация открывалась только весной. Он не мог ждать так долго — хотел вернуться к любимой жене и детям. Как они там – без него? Как матушка одна в это тяжёлое время растит детей, чем кормит? Может, умирают от голода? А он, будучи уже свободен, — будет целый год оставаться на острове?! Ни за что! И он пошёл пешком. И шёл два месяца – два долгих месяца.
Друзья мои, представьте себя рядом с ним в этом трудном и смертельно опасном путешествии. Закройте на минуту глаза и попробуйте оказаться там, где идёт сейчас наш герой. Что это так сильно и больно ударило в лицо? Это порыв ледяного ветра, обжигающего дыхание. Слышите свист? Вой?
Это свистит арктический ветер, воет метель.
У нас нет ничего из того, что берут сейчас с собой в такой переход опытные путешественники: ни примуса «Шмель», ни спальных мешков, ни снеговой пилы, ни ледоруба, ни лыж «Бескид», ни радиостанции «Северок-К». Современным людям трудно представить, что можно пуститься в зимний переход по арктической тундре без куртки синтепоновой, бахил, анорака, маски ветрозащитной. Без сигнальных и дымовых ракет.
Путешественники по северу, бывалые ребята, берут обычно с собой калорийные и питательные продукты. Как-то: галеты, мясо сушёное, ветчину, колбасу копчёную, гречку, тушёнку, борщ с мясом, макароны, какао с молоком, сгущёнку, пастилу, халву, щербет… Берут живые витамины: лимоны, лук.
Ничего этого нет. Что же лежит в заплечном мешке отца Афанасия?
Щедрый Нойко Вылка подарил другу двенадцать оленьих шкур. Дал спички, нож и пару старых лыж. Богатство в тундре, валюта Арктики. Ещё в заплечном мешке путник несёт небольшой запас строганины, пару десятков гольцов, немного оленьего мяса. Вместо лимонов перекатываются за спиной несколько диких луковиц. Готовясь к возвращению домой, отец Афанасий сшил себе, с помощью старого ненца и его жены, куртку, две шапки, унты, штаны из оленьих шкур.
Друг дорогой, профессор Павел Виттенбург, без твоих подарков, компаса и подробной карты, отец Афанасий тоже пропал бы. Куда идти, в каком направлении? Торосы и наст, наст и торосы. Солнца нет, звёзд часто тоже, небо непонятное, чёрное, чужое. Только тундра, тундра, тундра — во все стороны одинаковая и бесконечная, и мёртвые всполохи загадочного северного сияния.
На холмах ветер сдувает снег, а овраги и каньоны полностью засыпаны снежной пылью. Если провалишься в каньон, там и останешься навеки, под снегом – будешь выбираться, не выберешься.
Опасны ещё полыньи и промоины, припорошенные снежком.
Трудные участки пути чередуются с более лёгкими. Прибрежная полоса встретит неласково нагромождением вздыбленного льда, но торошение закончится километрах в трёх от берега. Пойдут громадные поля, покрытые плотным настовым снегом. По плотному насту идти нетрудно – он твёрдый как асфальт, и обувь человека не оставляет на нём никаких следов, но на буграх снег сдут, и каменистые россыпи встречают путника враждебно. Любое падение может стать фатальным – стоит сломать ногу, и останешься здесь навсегда.
Страшны ночлеги в открытой тундре, когда не знаешь: проснёшься ли утром? На оленьей шкуре тепло, как на печке, сверху тоже укрываешься шкурами – так ночуют в тундре ненцы. Оленьи шкуры даже лучше спальника, лучше куртки синтепоновой — но часто метёт, и тогда сверху надувает сугроб, в котором можно задохнуться. Безжалостный ветер выдувает тепло из слабого комочка живой плоти в стылой тундре. Рядом бродят хищники, ищут добычу. Когда падаешь, обессиленный, в голове проносится слабое: останешься здесь, не встанешь — не найдут никогда даже косточек: найдётся кому ими поживиться!
Представьте себе одинокую ночь под открытым небом без костра, когда не можешь найти растопки — зимой в тундре найти её сложно. Как долго тянется эта холодная ночь! Страшный ледяной мрак грозит поглотить тело, злой морок норовит ужаснуть душу. Под снегом есть небольшие кустики — они промерзли насквозь, но остались сырыми. Из них не развести огонь.
На берегу можно найти довольно много плавника. Плавник годится для топлива, но с осени тоже замёрз сырым, да ещё и пропитался морской солью — так что топливо это крайне плохое: на костёр из плавников может не хватить целого коробка спичек.
Зато когда мы дойдём до лесотундры, а потом до тайги – стихнет ветер, и у нас наконец появится и растопка, и возможность развести костёр. И тогда затрещит спасительный огонь, взовьются вверх живые языки пламени, полетят тысячи сверкающих искр, очертится светлый спасительный круг – и отодвинется в стороны враждебная человеку тьма. Да так отчасти и есть – в какой-то мере человек защищён у костра от нападения диких зверей. Какое удивительное чувство защищённости, какая радость охватывают тогда замерзшего путника!
Случалось ли вам, дорогие друзья, почувствовать эту силу и защиту огня, найти прибежище рядом с костром, вдохнуть аромат его дыма? Какие смутные воспоминания, какие древние переживания бередят тогда душу, взывают к песне и молитве!
А кружку чаю с костра, дымящуюся, духовитую, пьёшь маленькими глотками – греешь не только тело – и душу. А сготовишь что на костре — и держишь обеими руками, обжигая пальцы, горячее, пахнущее сладким дымом…
У костра отец Афанасий доставал из заплечного мешка ледяного, твёрдого как камень, гольца. Подносил этот замёрзший камень к огню – и вот в руках уже лежит несколько оттаявший, будто только что выловленный, крупный, серебристый красавец-голец с тёмно-голубой спинкой и светлыми пятнышками на боках.
Батюшка жарил его на огне остроумным способом, как делают местные: надрезал бока в нескольких местах, посыпал солью, а затем натыкал через хвост на палочку. Палочку втыкал в землю косо около костра, несколько раз поворачивал к огню то одну, то другую сторону рыбы — и через десять минут она готова, зажаренная на собственном жире. Часто, правда, терпения не хватало, и он ел рыбу полусырой – просто горячей: на морозе нужна горячая пища.
В пути встречал много интересного.
Видел, как холодный и сырой морской туман — бус полз низко по устью реки, и мельчайшие холодные капли воды летели горизонтально над землёй, били в лицо. А в верховьях языки тумана на глазах таяли, встречаясь с сухим воздухом.
Шёл иной раз в белой мгле вслепую. Видел миражи. По ночам — бездонное звёздное небо. Любовался таинственным и мистическим северным сиянием, разноцветными сполохами, тревожащими душу.
В штиль чистота воздуха была просто поразительной. В ясную лунную ночь удавалось обозревать пространство вдаль километров на двадцать. Правда, отсутствие линейной и воздушной перспективы, а также ориентиров, таких как деревья в тайге, вводило глаз в заблуждение: трудно приноровиться к безграничным далям тундры. Скала или чёрный камень в пяти километрах казались лежащими совсем рядом.
Огромные, снежные пространства сверкали чистотой, удручали однообразием. Кажется: и оленя, и волка, и человека увидишь за много километров, но это не так – уже на расстоянии в три километра живое существо превращалось в едва заметную чёрную точку на ослепляющем своей белизной снегу.
Холодов особенных пока не было. Однажды утром ударил сильный мороз, на следующий день – отпустило. Но этот день запомнился навсегда – думал: последний. Капельки влаги, выделяемые при дыхании, тут же замерзали, превращались в легкое облачко. Облачко висело в пространстве как будто живое существо, расплывалось, приобретало странные очертания. Несмотря на безветрие, 38-градусный мороз пробирал до костей, обжигал лицо. Болели тёмные пятна на помороженных щеках.
Вечером поднялся ветер, и ночёвка при таком морозе и ветре обещала завершение его похода. Он стал пилить ножом плотный снег, вырезая белые плиты для ветрозащитной стенки. Руки мгновенно задубели, суставы пальцев зажгло, будто опустил их в раскалённое железо, скинул рукавицы – глянул: пальцы на глазах стали белеть. Остановился, не закончив строительство, закутался в шкуры, лёг против ветра под незаконченную стенку, засунул руки подмышки. Первобытный хаос ревел вокруг, наполняя душу тоской.
Тело трясло, зубы мелко стучали. Руки постепенно стали отходить и налились страшной болью. Он застонал, заохал, по больным щекам потекли слёзы. Видела бы сейчас Женечка, как её большой и сильный муж плачет беспомощно, словно ребёнок.
Господи, помилуй! Я так устал уже, Господи… Так устал… Устал идти, двигаться, делать усилия, бороться за жизнь…
Вспомнил Женечку – как стояла рядом, чистая, доверчивая, добрая, как пыталась вести беседу при первом знакомстве. Спросила несмело: «А вы читали Шекспира?» Милая моя, как ты там без меня? Как бьёшься, выживаешь среди чужих людей — одна с детишками?
Господи, сохрани мою Женечку, сохрани невинных младенцев! Помоги! Я потерплю! Если нужно пройти через скорби и боль – дай их мне одному! Дай мне все их скорби и все их болезни, Господи!
Не откажи мне, пожалуйста! Я жаловался сейчас – это просто потому, что очень болели руки. Так сильно… Но я не буду больше, я потерплю… Пожалуйста, дай мне одному понести все их невзгоды, позволь, разреши, смилуйся! Пречистая, попроси за меня! Пусть Господь не откажет мне! Святителю
Отче Николае, заступись!
И Господь принял эту пронзительную мольбу, услышал молитву, может, потому, что проявляя жертвенность – мы уподобляемся Ему Самому. И становимся так близки Ему – что Он не может нас не услышать.
Отец Афанасий провалился в забытьё. Утром мороз отпустил, кружил лёгкий снег. Руки остались целы – не поморозились. Слава Тебе, Боже наш, слава Тебе!