***
О необычном священнике из храма святителя Николая в Кленниках на Маросейке Арсений (Жадановский) узнал не ранее 1905 года. О нём владыке рассказал один из посетителей Чудова монастыря, наместником которого был тогда епископ (в ту пору – ещё архимандрит) Арсений, и посоветовал обратить внимание на этого священника. К этому времени отец Алексий стал уже достаточно известен среди людей, хотя до этого ему довелось восемь лет служить Литургию ежедневно в пустом храме.
После знакомства с Алексием Мечёвым владыка Арсений встречался и беседовал с ним на собраниях, посвящённых памяти праведного Иоанна Кронштадсткого, неоднократно бывал он и в храме на Маросейке, где до конца своих дней служил отец Алексий. Когда же был закрыт Чудов монастырь, то многие духовные чада епископа Арсения именно здесь нашли себе духовное убежище и опытного руководителя в лице Алексия Мечёва.
***
Что же было такого особенного в священнике Алексие Мечёве, по мнению владыки Арсения, что так привлекало к нему людей? Во-первых, он отличался необычайной простотой во всём, в словах и делах. Впрочем, эта простота вначале многих могла и разочаровать в батюшке. Когда наслышанные о нём люди приходили в храм в Кленниках, рассчитывая увидеть нечто необычное, находили там ничем не примечательного на вид, низкого и небрежно одетого, даже более похожего на сельского, чем на городского священника… Конечно, многие жители Москвы недоумевали по этому поводу и уходили ни с чем. Однако для большинства, при более близком знакомстве со старцем, при разговоре с ним и совместной молитве за богослужением, вскоре открывалась вся неподдельность и глубина этой простоты.
Простым и искренним было служение отца Алексия, такими же безыскусственными были и его проповеди, которые вместе с тем проникали до самой глубины сердца. Владыка Арсений отмечал, что в проповедях и беседах батюшка не отличался особым красноречием, однако его вера и милосердие к людям, искреннее желание всем помочь, делали эти незамысловатые речи батюшки чудодейственными. «Отец Алексей влиял на слушателей и внутренней силой, и убеждением, и искренностью», — писал владыка.
Такую же простоту детской веры отец Алексий старался привить и своим собеседникам. Если кто-то, например, при нём начинал говорить что-то высокоумное, батюшка обычно отвечал, что он «неграмотный» и не понимает. В то же время он мог дать совет по поводу большинства житейских вопросов, с которыми к нему приходили люди совершенно разных профессий и социальных слоёв. Таким образом, отец Алексий старался избегать абстрактных религиозных размышлений, различных умствований, а направлял разговор лишь к тому, что было жизненно важно для каждого конкретного человека.
***
«Войди в чужое горе, возьми его на себя и тогда увидишь, что твоё несчастье мало, незначительно в сравнении с общим горем, и легче тебе станет»
Отличался отец Алексий и особой жалостью к людям, которая была присуща ему, как он сам признавался, ещё с детства. По выражению епископа Арсения, он был «перегрузчиком» чужого горя. Такой пусть спасения, как известно, указал отцу Алексию праведный Иоанн Кронштадтский, когда батюшка рано оказался вдовцом с четырьмя детьми на руках и на бедном приходе. «Войди в чужое горе, возьми его на себя и тогда увидишь, что твоё несчастье мало, незначительно в сравнении с общим горем, и легче тебе станет», — дал ему тогда совет, как преодолеть эту скорбь, Кронштадский пастырь. Именно от Иоанна Кронштадтского, пишет епископ Арсений, отец Алексий и воспринял «силу пастырского вдохновения».
С тех пор батюшка до конца своих дней следовал совету праведного Иоанна Кронштадтского – он входил в чужое горе, брал чужую боль на себя. Часто случалось видеть, вспоминал владыка, что человек уходил от батюшки радостным и утешенным, а самого отца Алексия потом заставали в слезах, разбитого чужим горем – так он умел сопереживать и скорбеть о чужой беде. Всё это он брал на себя. Не раз случалось, пишет владыка, что к нему в алтарь во время Литургии передавали записку от отца Алексия с просьбой помолиться о том или ином человеке, с припиской «скорбящем». Сам Московский старец совершал проскомидию иногда по полтора часа, вычитывая целые тетради имён, за каждым из которых перед батюшкой стояла чья-то жизнь, конкретная душа.
«Разгрузка чужого горя и молитва явились общим фундаментом, на котором построилась вся пастырская деятельность отца Алексея», — заключает владыка.
Очевидно, что следствием жалостливости к людям был и тот дар слёз, которым был наделён отец Алексий. Служа Литургию, вспоминает владыка Арсений, часто у него случались большие промежутки между возгласами, так как батюшка не мог удержать охватывавших его рыданий, особенно при словах «Приимите, ядите». То же самое случалось и во время проповедей. Всё это свидетельствует о предельной искренности и глубине чувств, с которыми старец неизменно нёс своё служение.
***
Бывали случаи, когда в храм к отцу Алексию приходили люди с недобрыми намерениями, однако сама атмосфера мирности и любви, которая царила в храме, заставляла их пересмотреть свою жизнь, и зачастую эти люди со временем становились частью общины. Во многом этому содействовала и способность старца к каждому приходящему к нему найти нужный подход. При этом, упоминал владыка Арсений, батюшка никогда не интересовался, верующий ли это человек или нет, как часто он ходит в храм, какого вероисповедования. Он видел перед собой прежде всего страждущую душу и принимал каждого как родного, боялся хоть чем-нибудь оттолкнуть некрепких в вере людей.
Именно лаской и любовью врачевал души приходящих к нему отец Алексий Мечёв, он считал, что невозможно насилием или принуждением исправить кого-либо. «Он не знал грозного и жестокого слова «карать», а знал только милостивое слово «прощать»», — писал об этом его качестве епископ Арсений.
Старец никогда не требовал от людей невозможного, он снисходил к немощи человеческой. Часто отцу Алексию даже приходилось освобождать своих духовных чад от необдуманных и непосильных епитимий, наложенных другим духовником. Владыка пишет, что поэтому Алексий Мечёв был ещё и «старцем над старцами», ведь ему доводилось исправлять и ошибки других духовников. Сам отец Алексий говорил:
«К душе надо подходить тихо, нежно, как к какому-нибудь распускающемуся цветку… Резкости не должно быть никакой, всё легко, всё любовно, всё тепло»
Так это и проявлялось в отношении старца к приходящим к нему людям: «Он хорошо знал человеческие слабости и, не потворствуя им, как-то особенно осторожно, деликатно, нежно прикасался к душе каждого. Он никогда не показывал вида, что удивляется прегрешениям кого-либо, не укорял грешника, а старался незаметно доводить его до сознания вины и раскаяния» (еп. Арсений (Жадановский)).
Этот любвеобильный подход к людям даёт основания владыке сравнивать праведного Алексия Московского с другим русским святым – преподобным Серафимом Саровским. «Это тип старцев, озаренных тихим светом смиренного жаления и любви ко всем страждущим», — пишет он. Эта же традиция прошла и через старцев Оптиной пустыни, с которыми, кстати сказать, отец Алексий сам ощущал своё духовное родство. Особенно же близок был ему старец Анатолий (Потапов), о котором батюшка говорил, что они с ним «одного духа». Хорошо известно, что и сами Оптинские старцы почитали Маросейского батюшку. В частности, когда кто-то приезжал к отцу Нектарию из Москвы, он как бы с упрёком говорил: «Зачем вы ездите к нам, когда у вас есть отец Алексей?»
***
«Милующая любовь», — так определил главное отличительное качество отца Алексия епископ Арсений (Жадановский). Все, кто имел счастье общаться со старцем, видеться с ним при жизни, невольно подпадали под действие лучей этого скрытого в нём внутреннего «солнца», и сердца их со временем согревались: «Глядя на лицо отца Алексея, излучавшее неуловимый тихий свет радости, каждый ощущал подъем духа, чувствовал, что воспринимает нечто доброе, умиротворяющее, заставляющее смотреть на жизнь уже иными глазами, – жалеть людей и скорбеть о мире, погрязшем исключительно в земных расчетах и не желающем знать иного, высшего порядка».