Слова Патриарха Московского и всея Руси Кирилла о «новой ереси человекопоклонничества», сказанные в Неделю Торжества Православия (говоря по-светски, в «День защиты правого учения от ересей»), вызвали вполне прогнозируемый резонанс. К сожалению, совершенно прогнозируемым оказалось и то, что внимание либеральной прессы привлек не смысл сказанного патриархом, а отдельные словосочетания, которые в нужном ракурсе предстали прямо-таки крамольными, с позиций либеральной субкультуры. А стоило бы поразмышлять над теми смыслами, которые проглядели СМИ.
Начать стоит с того, что ни в одной цитате из речи патриарха Кирилла, приведенной СМИ, не было отрицания самого понятия «прав человека». Как не было его и в самой речи патриарха в целом. Так что многие СМИ, заявляя, что «патриарх назвал права человека ересью», в очередной раз нарушили наше право на правдивую информацию (не знаю, конечно, есть ли такое «право» у нас с точки зрения самих «правоведов», но очень хотелось бы). Ересью же патриарх назвал не права человека, а тот культ, который сегодня вырос в современной культуре вокруг этого понятия. И выступил русский патриарх против этого культа отнюдь не впервые: православное отношение к этому культу исчерпывающе прописано в документе от 2006 года. Там же, кстати, зафиксировано и православно-традиционное понимание самих «прав человека».
Чем же плох культ «прав человека»? Да в первую очередь тем, что, как и многие другие культы, созданные человеком, он требует жертв, в том числе человеческих. Вот такой парадокс, о котором ниже. А пока стоит заметить, что долг христианского пастыря – бороться с любым таким культом, будь то вырывание сердец на алтаре языческого божества или же то, о чем пойдет речь далее. Все-таки христианство вслед за самим Христом весьма ценит человеческие жизни.
«Христианство дало человеку куда более высокие права, чем предыдущие религии и философии: в частности, право быть «сынами Божиими»»
Христианство поставило человека так высоко, как не ставили до него ни одна религия, ни одна философия (для которых человек, как правило, был просто «частью вселенной», не больше). Христианство объявило человека не просто «венцом творения». Не просто тем, кто «по чести выше ангелов и архангелов» (как поется в православных молитвах). И даже не просто образом Божиим. Рабами Божьими – если вы берете это выражение в контексте православного вероучения, а не в контексте антирелигиозной пропаганды – рабами Божьими называются те, кто призваны стать сынами Божиими (как писал первый русский писатель, митрополит Киевский Иларион, «через Крещение и добрые дела, как причастные Христу, сыновьями Богу становимся»). И что касается индивидуумов, каждый из нас – абсолютная ценность для Бога: достаточно вспомнить притчу о заблудшей овце (Мф. 18, 12-14) или слова о заботе Бога о каждом нашем волоске (Мф. 10, 30) (по сути, эту оценку человека впоследствии экспроприировал светский гуманизм, но уже в секуляризованном виде). Человек (с его реальными ценностями, которые исторически зафиксированы в реальной же истории, и вера в Бога – одна из самых «широко представленных» в человеческой истории ценностей) – этот реальный человек сам является настолько высокой ценностью для православия, что даже Бог сошел ради него на Землю и пострадал на Кресте. Так не оказываются ли «рабы Божьи» в куда более уважаемом и почетном положении, чем «рабы прав человека»? И может ли православие, так относясь к человеку, не уважать его реальные права и интересы?
Кулачное право
Понятие «права» практически такое же древнее, как и сама человеческая культура. И были права всегда, как ни странно, именно «правами человека» («права животных», как известно, изобретение новейшее). И никогда Церковь против этого понятия не выступала. Так что православие не против «прав человека», а против той интерпретации этого понятия (возведенного в культ), которое мы сегодня получили в контексте светского гуманизма и либеральной субкультуры. Разве не превращается право человека в этой субкультуре в «право на прихоть», в самоцель? Так что, когда мы сегодня – в т.ч. в данной статье – говорим о «правах человека», мы говорим не о незыблемых и очевидных правах каждого, а о той субкультуре и идеологии, которая под «правами» понимает бесконечное противопоставление себя – всем остальным.
Уже приходилось писать о наблюдениях за современной либеральной культурой одного из самых значительных европейских писателей, Милана Кундеры (чего стоит хотя бы глава из его «Бессмертия» под названием «Жест протеста против нарушения прав человека»). Логика многих героев Кундеры – это своеобразная пародия на раскольниковское «…или право имею?», которое сведено здесь к банальным потребительским прихотям, капризам и бесконечному инфантильному самоутверждению. Однако это не только пародия – это очень реалистичное описание того, что лицезрел сам Кундера в Европе.
Впрочем, не хочется ничего добавлять к тому, что гениально описал Кундера – как и невозможно пересказать это в рамках статьи. Здесь же в качестве примера стоит привести только одну современную догму – догму, которая так хорошо вбита в наши мозги, что ее в качестве аргумента цитируют практически все, в том числе и люди консервативных убеждений. А нелепость этой догмы поражает. Речь идет о тезисе «моя свобода махать кулаками заканчивается у вашего носа».
«Вы хотите жить в мире, где каждый встречный обязательно машет кулаками перед Вашим лицом? Свобода, понимаемая таким образом, превращается в кулачное право, фарисейски маскируемое неприкосновенностью носа»
Скажите честно: а Вы хотите жить в мире, где каждый встречный обязательно яростно машет кулаками перед Вашим лицом – аккурат в трех-четырех миллиметрах от Вашего носа? Если эта догма будет единственным регулятором в обществе – далеко ли это общество пойдет? А ведь понимаемую в этом духе свободу современные радикальные либералы и хотят иметь в качестве единственного регулятора. Да и не общество, а даже отдельный человек – далеко ли он уйдет, если каждый встречный всегда будет молотить воздух перед его лицом? Шагнете навстречу – пеняйте на себя, сами виноваты. А если куда и сможете шагнуть, то только туда, где для вас оставят «коридор» машущие перед вашим лицом кулаками манипуляторы. Однако люди продолжают цитировать этот абсурд (фраза давно потеряла начальный свой посыл). Такова сила проповеди в этом культе…
Так либерально понимаемая «свобода» превращается в «кулачное право», фарисейски маскируемое «неприкосновенностью носа». Хотя, казалось бы, очевидно: уважение к другому человеку несовместимо с правом махать кулаком перед его носом.
При этом комментаторы в интернет-пространстве поспешили именно православного патриарха обвинить в «неуважении к человеку», «отсутствии человеколюбия» и даже «человеконенавистничестве». Однако, как мы увидим далее, объектом «уважения» и «человеколюбия» в культе «прав человека» является… как бы пополиткорректнее выразиться… такой же абстрактный идол под названием «человек», каким был «человек» в не менее «человеколюбивой» идеологии коммунизма. Помните, из Введения в программе КПСС: «все во имя человека, все для блага человека»? Реальные маленькие люди той эпохи, как мы знаем, годились разве что в жертву этому новому молоху. Что же касается «Человека» с большой буквы, то и та, и эта идеологии одинаково оборачиваются неуважением к исторически существующему Человеку – разрушая основы его многотысячелетней культуры.
Диктатура прав человека
Идеал свободы в либеральной субкультуре – это, несомненно, тот мир, который сладкоголосо воспел Джон Леннон в своей «Imagine»: «Представь, что нет стран, нет религий…». А что есть, на самом деле? Есть рынок. Глобальный рынок, ничем не сдерживаемый. О чем тактично умолчал Леннон, так это о диктатуре денежного станка, которой оборачивается этот прекрасный мир. Будет ли либертарианское общество «свободно махающих кулаками перед носом соседа» обществом «любви и цветов» – вопрос совершенно риторический. Но рекламировать диктат денежного станка невозможно: идеология требует более презентабельных идолов, во имя которых можно было бы ниспровергать различные традиционные институты человеческого общества, еще сопротивляющиеся рынку. И роль такой «цели, оправдывающей средства», роль идеала, санкционирующего что угодно, с благословения которого развязаны руки у строителей нового мира – эту роль в либеральной идеологии взяли на себя «права человека» (вслед за «бременем белого человека» и «светлым будущим» прежних идеологий).
Любая идеология обеспечивает себя репрессивными механизмами. И сегодня впору вводить словосочетание «диктатура прав человека» – по аналогии с недоброй памяти «диктатурой пролетариата». Больше всего ее, конечно, пока в «сфере смыслов». Однако «диктатура прав человека» не ограничивается идеологическими проповедями. Весь ужас этой диктатуры (как и любой другой) – в ее бесчеловечности, которая институализируется сегодня уже и на юридическом уровне. Мы помним, что оказался способен сотворить с целой нацией «самый человечный человек». Но не будем голословными: рассмотрим, почему же оказывается античеловеческой эта новая, «самая человечная из диктатур».
«Произошло отчуждение человека от его реальных естественных прав через создание целого мира «защиты прав человека». Этот мир живет по своим законам. Он подменяет реального человека, заслоняет его, диктует ему, каким ему быть»
Философия Нового времени одним из ключевых своих терминов сделала «отчуждение» (alienation, Entfremdung). О механизмах отчуждения в обществе писали много и подробно и в рамках философии «общественного договора», и в рамках марксизма – вплоть до философский критики «общества Спектакля» Ги Дебора. Эрих Фромм в «Здоровом обществе» писал о современном человеке: «Он противостоит себе и своим собственным силам, воплощенным в созданных им вещах и отчужденным от него». Но сегодня отчужденными от человека становятся не только результаты труда или творческие силы: сегодня от человека, по сути, отчуждается сама его непосредственная индивидуальная воля, его возможность выбирать. Человек опосредован не только всепроникающей субкультурой «защиты прав человека», но уже и специальными механизмами власти. Создается «мир-прав-человека-в-себе». Это предельное, терминальное отчуждение: от лица «прав человека» (т.е. индивидуальных прав) выступают анонимные бюрократические машины, способные сделать с этим человеком – во имя его же самого – что угодно. Когда-то человек был субъектом своих прав. Теперь можно сказать, что субъектом становится лишенная конкретного человека абстракция, субъектом становятся сами «права человека» (от их имени действуют соответствующие механизмы и структуры), а человек стал их объектом, точкой приложения. «Права человека» отделились теперь от конкретных маленьких людей и ведут свое собственное существование, при сравнении с которым гоголевский «Нос» или андерсеновская «Тень» перестают выглядеть фантасмагорией.
Отчужденные от человека «права человека» сегодня постепенно превращаются в грозное и немилосердное божество. Ему уже служат целые социальные институты (и даже над-социальные и над-государственные, поскольку ювенальные структуры часто являются «государством в государстве»), эти бюрократические монстры, которые защищают права «прав человека» в их споре с живым маленьким человеком. И «права человека» всегда у маленького человека выигрывают. Как принято писать в таких случаях, «Кафка курит в сторонке».
Здесь нет необходимости иллюстрировать сказанное примерами: их легко выдаст поисковик на слова «ювенальная юстиция». Несмотря на то, что пока «все еще только начинается», достаточно уже непосредственных жертв: родителей, лишенных детей зачастую просто за «неправильное поведение» (читай – несоответствие либеральным догмам в отношении воспитания), но главное – детей, ни за что лишенных родителей. Казалось бы, любой психолог в состоянии объяснить, что отъем ребенка и помещение его в приемную семью или детдом – неизмеримо большая травма для него, чем шлепок по попе. Но когда речь идет о служении новым идеалам, о жертвах новому божеству, никто не будет мелочиться. Когда-то жернова идеологических репрессий перемалывали всех, кто попадал в них – случайно ли, мотивированно ли – во имя «светлого будущего человека». Теперь то же начинается – во имя «прав человека». И ребенок оказался идеальным случаем: тем самым случаем, когда от лица «прав человека» можно делать что угодно, не считаясь с самим человеком – просто в силу его возраста. Разрушение естественного права родителей представлять своего ребенка и делегирование его прав обезличенным институтам (практически неподконтрольным обществу) – это победа над многотысячелетней человеческой культурой. Ювенальные представители «интересов ребенка», не связанные с ним вообще ничем (ни кровью, ни интересами, ни биографией, ни чем бы то ни было еще) – это та стадия «отчуждения», которую человечество рискует не пережить.
Впрочем, дело отнюдь не ограничивается детским возрастом. На страницах этого портала уже случалось анализировать показательные примеры с «правами женщин», с политкорректностью. А прогресс и в этой области на месте не стоит…
Права человека и Пушкин
Но есть еще один ракурс проблемы – это роль идеологии «прав человека» в истории мировой культуры. Уже приходилось писать, какие «константы» и «универсалии» мировой культуры отменяет постмодернизм, превратившийся в полноценную идеологию. А что готовит нам в этом плане «диктатура прав человека»?
Когда-то А.С. Пушкин написал строки:
Дар напрасный, дар случайный,
Жизнь, зачем ты мне дана? …
Ответил ему митрополит Московский Филарет, ныне прославленный в лике святых – ответил парафразом пушкинских же строк. Пушкин отблагодарил его стихотворением «В часы забав иль праздной скуки», где, по сути, сам себя поругал за малодушие. Этот поэтический диалог теперь широко известен, его нетрудно найти в интернете. И этот диалог (ценность которого, наверное, больше мировоззренческая, чем сугубо поэтическая, что и оценил поэт в своем ответе) – этот диалог ни о чем другом, как о смысле жизни.
Чью «точку зрения» озвучил А.С. Пушкин в первой строчке процитированного выше опуса? Вспомните знаменитую евангельскую притчу о талантах (которые могут давать прирост, а могут быть и бесплодно закопаны в землю теми, кто считает это богатство своим по праву, а не по дару) – это притча, пожалуй, в первую очередь о самой нашей жизни (Мф. 25, 14-30). Можно отнестись к жизни как к дару – так к ней относятся в традиционной и классической культуре, во всех религиях (лирический герой Пушкина, хоть и не знает, куда деть этот дар, все-таки признает его именно даром). А можно сказать: я никому ничего не должен, все, что у меня есть – все мое. И написать соответствующую декларацию. Как «лукавый раб» из упомянутой притчи, зарывший данное ему сокровище в землю.
«Для культа «прав человека» жизнь уже не высший дар, заставляющий задуматься о том, как этим драгоценным даром распорядиться, а просто наш собственный атрибут, не вызывающий никаких вопросов»
Но ведь именно это и проповедуется тем самым культом, где права человека превратились из средства в самоцель, в сверхценность. Назовем последнее «узурпацией жизни»: жизнь для человека теперь не дар (что всегда представлялось очевидным человечеству), а просто наш собственный атрибут, неотделимая часть нашего собственного существа. И не беда, что реальная жизнь нам постоянно доказывает обратное – мы так хотим думать, и мы так думаем. Наше право. Замкнутый круг.
И тут происходит главное – отпадает за ненадобностью главный вопрос мировой культуры: вопрос о смысле жизни. Почему? Потому что вопрос о смысле жизни, двигавший культурой, философией и вообще много чем в истории человечества, в самые разные эпохи и в разных цивилизациях (то есть бывший «универсалией» человеческой культуры, вне зависимости от конкретных вариантов ответа на этот вопрос) – этот вопрос вдруг оказывается совершенно непрактическим: он не то что даже философски «демифологизирован», он просто неактуален для современных носителей идеи «узурпации жизни». Он вынесен за скобки. Неинтересен. Неинтересен на уровне всей современной (созидаемой) культуры. Никто ведь не мучается вопросом: «зачем у меня рука?» или «зачем у меня волосы на голове?». Не нравится – побрейся налысо или еще какую боди-модификацию проверни. Делай что хочешь. Твое же. Право имеешь. Безотказная логика. То же и с жизнью в целом. Вопрос «жизнь, зачем ты мне дана?», актуален только для жизни как дара.
Проблема, однако, в том, что любой узурпатор, доказывая свою легитимность, имеет лишь один способ такого доказательства: бесконечную демонстрацию себе самому и окружающим своих возможностей (которые считает своим правом). И современный человек будет все дальше и дальше делать со своей жизнью все, что только можно, чтобы доказать себе свою свободу и свое право. По этой логике – право на все. Однополые браки набили оскомину? Есть общества, выступающие за легализацию педофилии. Уже не вызывает шока? Есть еще зоофилия, которую некоторые продвинутые специалисты уже называют «зоосексуальностью» и рассматривают «зоосексуалов» как одну из возможных ориентаций (а не как отклонение). Из медицинской литературы желающие почерпнут политкорректный термин «значительный диапазон сексуальной приемлемости», открывающий невиданный простор для утверждения индивида в его правах на себя самого. Эвтаназия и аборты перестали быть авангардом борьбы за эмансипацию жизни от ее Божественного источника (от лат. emancipatio — освобождение сына от отцовской власти)? Даешь превентивную эвтаназию по социальным показаниям! Доказывать свои «права на жизнь», кажется, можно до бесконечности.
Или эта бесконечность когда-нибудь внезапно кончится? И вот главный вопрос повисает в воздухе. Не буду его формулировать с помощью лексики религиозной или философской. Задам его в популярной для современной культуры терминологии «Survival»: а выживет ли Человек, человечество в будущем, если словосочетание «смысл жизни» окончательно получит в словарях пометку «устаревшее», поскольку в жизненной философии «прав человека» оно само не имеет смысла? По крайней мере, выживет ли тот уникальный вид, который отличался от амеб и даже куда более развитых представителей фауны главным – умением задавать вопросы? Ведь модные ныне рассказы о «языках животных», как и сами исследования коммуникации у животных, обычно «забывают» отмечать фундаментальное отличие сигнальных систем животных от человеческого языка. Его можно сформулировать и так: системы коммуникации животных в принципе не позволяют ни формулировать понятия, ни задавать вопросы. В том числе и главный – вопрос о смысле жизни.
Еще лет семьдесят назад, в эпоху Сартра и Камю, философия не могла обойти этот вопрос (пусть атеистический экзистенциализм и ответил на него своеобразной узурпацией этого самого «смысла жизни»). Сегодня в культурном пространстве, кажется, реально лишь обсуждение смысла и целей очередной «борьбы». «Борьба за права» (в любых разновидностях, вплоть до геополитической) становится de facto единственным допустимым смысловым содержанием жизни «человека культурного», и создается впечатление, что без «борьбы» слово «права» редко уже и употребляется. А помните: «Недорого ценю я громкие права… И мало горя мне, свободно ли печать Морочит олухов…». Не помните? Пушкин, естественно. Из того же цикла, что и «Отцы-пустынники…». Только вот Пушкин с его вопрошаниями о смысле жизни – как и тысячи других классических авторов с тем же самым – рискуют остаться для грядущих поколений не более понятными, чем инопланетяне, поскольку говорят на совершенно ином языке. Языке человеческой культуры, где легко формулируются «проклятые вопросы», а не требования о расширении прав. А «борьба» и «требования» – для этого достаточно и сигнальной системы на уровне животных, не так ли?
Остров Пасхи 2.0
Диктатура «прав человека» пока еще не собственно юридическая – больше она выражается в (суб)культуре современного либерализма. Пока это нарастающий диктат в сфере культуры. И здесь культ «прав человека», предполагающий и допускающий в качестве цели и смысла жизни только удовлетворение прихотей и бесконечную борьбу за свои права (что оказывается двумя сторонами одной медали) – этот культ оборачивается проповедью прав на что угодно, на любую блажь. Волна моды на смену пола, захлестнувшая Америку – моды, одобряемой общественным мнением, практически рекламируемой миром глянца с его звездными примерами для подражания и фактически не контролируемой медициной в отношении повального устремления подростков (естественно, вечно недовольных собой) к смене пола – это просто одна из иллюстраций служения новому культу. Этих волн будет еще много. Возможно, бр… простите, сестры Вачовски станут к концу жизни кроликами (или енотами, что для Америки актуальнее) – ведь, как принято говорить в молодежной среде, «в жизни надо попробовать всё». Помните, из детства: «Хочу я стать Бараном, Вараном, Тараканом…». Иными словами, у Вачовски есть полная свобода выбора.
Но право на блажь и прихоть – это не шутки, и вот почему. Возведение прав человека в культ отменяет саму идею ответственности – и эта фундаментальная особенность культа «прав человека» осознана, кажется, еще не всеми. В либеральной риторике все редуцируется до софизмов про «ответственность перед самим собой». Про ответственность перед другими, в том числе перед будущими поколениями, говорить немодно, уже попахивает «ущемлением права жить здесь и сейчас» (исключение – риторика экологическая, которая останется бесплодной, поскольку дальше «общей, коллективной ответственности», ни к чему никого конкретно не обязывающей, шагнуть не способна). Такие реплики со стороны традиционной и классической культуры, как «Декларация о правах и достоинстве человека», остаются гласом вопиющего в пустыне. А ведь исключение слова «ответственность» из лексикона поклонников нового культа весьма логично: ответственность предполагает необходимость задумываться над последствиями, над целями, а здесь «права человека» являются не средством для достижения целей, а самоценной целью.
«Это настоящий культ, где ради поклонения своему праву можно принести в жертву и собственное будущее, и будущее других»
Так что слово «культ» здесь – отнюдь не метафора. Это настоящий культ, где ради поклонения своему праву можно принести в жертву и собственное будущее, и будущее других. Никаким «человеколюбием» или уважением к человеку здесь не пахнет: в центре уже не человек, не забота о нем, а его сиюминутные прихоти, возводимые в ранг абсолютной ценности.
В конце XX века наука, в частности в лице академика Д.С. Лихачева, пришла к пониманию взаимосвязанности не только природных процессов, но и процессов культурных. Нарушение баланса в последних не менее губительно. Лихачев назвал это «экологией культуры», причем слово «экология» в данном случае используется в буквальном значении, как точный термин. И если воспользоваться этим термином, придется сказать, что культ «прав человека» грозит нам самой настоящей экологической катастрофой.
Для наглядности проговорим очевидные, элементарные вещи простым языком. Когда высшей ценностью становятся «прихоть» и «борьба», перестают быть безусловными ценностями такие понятия как «культура» (родная, мировая – неважно) и «воспитание». Воспитание, которое тоже было на протяжении тысячелетий универсалией человеческой культуры. Да и о каком воспитании в школе или семье можно говорить в контексте того «образа родителей», который создает своей практикой и своей пропагандой ювенальная машина? Так что жертвами ювенальной юстиции будут не только изъятые дети и разрушенные семьи. Ее жертвами будет целое поколение, враз лишенное возможности той трансляции культурных ценностей, которая называется воспитанием.
Сегодня культ «прав человека» – не на бумаге, а на практике – абсолютизирует атомарность индивидуума, его мнимую «независимость» и от воспитания, и от культуры (все это идет под рубрикой «свобода»), что, конечно, не мешает ему впоследствии сливаться в «стада» по признаку субкультуры, но при этом, однако, фактически учит игнорированию воспитания, игнорированию культурных норм. А по сути – игнорированию других людей: не только людей, окружающих тебя в этом обществе с его культурой, не только твоих родителей, но главное – потенциальных потомков и в целом тех людей, которым, по логике вещей, жить в том «хоть-потопе», который носитель «прав человека» готов оставить после себя.
…Кстати, всем хорошо известный тихоокеанский остров Пасхи, некогда процветавший, пришел к катастрофе, по мнению ученых, именно из-за идолопоклонства. Потому что идолопоклонство – хоть древнее, хоть новое (в форме человекопоклонничества) – губит не только тех, кого приносят в жертву идолам непосредственно: оно губит всех. С островом Пасхи все было просто: для установки знаменитых гигантских идолов-Моаи (в частности, для их транспортировки) островитянам пришлось вырубить весь лес на острове. Катастрофа не заставила себя ждать – сначала экологическая, потом социальная и культурная. Считается, что произошло это чуть ли не за одно поколение. Такая вот модель в масштабе «один остров: одна планета».
«Объявляя приоритет «прав человека» над культурой и воспитанием, мы, по сути, готовы принести всю нашу культуру в жертву этому новому идолу»
Объявляя приоритет «прав человека» в их либеральной трактовке над культурой и воспитанием, мы, по сути, готовы вырубить всю нашу культуру в угоду этому новому идолу. А как насчет прав наших потомков? Впрочем, это вопрос сугубо риторический, потому что с точки зрения носителей «правочеловеческого сознания», самих гипотетических потомков еще нет, значит – и прав у них нет. Замкнутый круг. Без выхода в будущее.
Потому что в «правочеловеческом сознании» эти самые «права человека» de facto превыше самого человека. Хотя, казалось бы, очевидная вещь, не оспоренная пока наукой: не может индивид ни существовать сам по себе, ни воспроизводить себя отдельно от себе подобных. Так как же можно ставить права этого умозрительного индивида выше прав реально, исторически существующего Человека, т.е. «человека-в-обществе», человека как существа социального? Можно, если разум ослеплен фанатизмом культа. А культ «прав человека» очень привлекателен, потому что – в качестве ритуального дурмана – дарит чувство необычайного внутреннего комфорта, расслабления: никаких обязательств и ответственности, никакой самодисциплины и требований к себе. И никакого будущего? Не проблема: «живи здесь и сейчас».
***
Вот на эти перечисленные выше последствия культа «прав человека» (в их либеральной трактовке) – последствия юридические, культурные, мировоззренческие, важные для всего будущего человечества, для самого его существования – и обратил, по сути, наше внимание Патриарх всея Руси. Жаль, что многие СМИ и комментаторы в медиасфере в очередной раз восприняли мессидж, идущий от Церкви, в своей привычной парадигме – как махание кулаками перед чьим-то носом.